Анна Сокол - Маги, ведьмы, чернокнижники

Толпа расступилась, сначала люди отходили неохотно, а потом все быстрее и быстрее, так вода расходится под носом лодки и тут же смыкается за ее кормой. Незнакомые лица, освещаемые бликами огня, казались мне «половинчатыми»: часть в темноте, часть на свету. Сейчас на нас смотрела тьма.

Каждый шаг сквозь толпу напоминал движения канатоходца, идущего по натянутой веревке и старающегося держать равновесие. Так и я ловила их взгляды, жесты, движения, переводя арбалет с одной фигуры на другую. Вот бородач во втором ряду чуть подался вперед, силясь рассмотреть лежащего Риона, вот женщина с вилами, что-то беззвучно шепчущая и поднявшая руку в отвращающем жесте. Рядом парень, кричавший о проклятии, его взгляд не отрывался от лица Михея.

В последнем ряду трое крепышей, неуловимо похожих друг на друга, чуть вышли вперед. Один едва не задел плечом Михея, второй сально улыбнулся, глядя на арбалет в моих дрожащих от напряжения руках. Третий плюнул на лежащего без сознания мага. Стрелок притормозил, выпрямляя плечи, но я не дала ему повернуться. Вцепилась в руку и потащила дальше, с трудом удерживая оружие в одной руке. Вряд ли смогла бы теперь в кого-нибудь попасть. И Михей позволил себя тащить. Одно дело, если парень струсил, другое, если пошел на поводу у испугавшейся девчонки.

Они остались стоять там. Переговаривались едва слышным шепотом, тихо трещали факелы. Я смогла нормально дышать, только когда мы миновали последний чуть покосившийся дом и вышли к широкой полосе вырубки. Усталость навалилась разом, словно мокрое покрывало из шерсти, душащее и пригибающее к земле. На опушке, или как там она стараниями местных теперь называлась, Михей остановился и тоскливо спросил:

— Куда теперь?

Впереди был лес, позади толпа с топорами. Мальчишка-маг не переживет этой ночи, и можно будет вздохнуть с облегчением. Тогда отчего же так хотелось завыть?

Я молча пошла дальше, вдоль темной, нависающей над вырубкой, полосы деревьев. Стрелок подхватил волокушу и двинулся следом. Ухнул филин, лес уже не казался непроницаемым. В пяти локтях впереди среди толстых стволов начиналась тропинка, не очень широкая, но и не звериная стежка, по ней ходили люди, нечасто, украдкой, но ходили. Села меняются, а в жизни таких, как я, все остается по-прежнему.

Не бывает деревеньки без травницы или целителя, во всяком случае, мне бы хотелось так думать. Кто-то должен лечить людей, а то перемрут ведь. А уж у лесорубов что ни день, то оттяпанный палец.

Волокуша проходила по тропе с трудом, Рион больше не стонал, черты мальчишеского лица стали резкими, кожа во тьме казалась грязно-серой. Михей снова остановился, чтобы передохнуть, я подставила плечо, он оперся, шумно дыша. Скоро нам придется остановиться, независимо от того, найдем ли мы ночлег и помощь. Нельзя идти вечно.

К счастью, тропинка закончилась раньше, чем силы. Деревья расступились, и мы увидели темный приземистый дом, стены которого поросли мхом и казались черными. Михей без сил опустился на землю рядом с Рионом, предоставив мне право договариваться с травницей.

К двери из потемневшего дерева вели три ступени. Всего три шага, и все станет ясно. Жизнь или смерть.

Я постучала, дерево было чуть влажным и словно распухшим. Никто не ответил. Эол, как же страшна ночь без чудовищ и нежити, ночь, заполненная всего лишь людским равнодушием.

И я сорвалась, хрипло рыча, замолотила по дубовой створке, не зная, чего хочу больше — сломать ее, выплеснуть отчаяние или достучаться наконец хоть до одного настоящего человека. В голове был кавардак, никаких идей, ни одной связной мысли.

Вот тут дверь и открылась. Настолько неожиданно, что я замерла с вытянутой рукой. Из темноты на меня смотрел древний сморщенный старик. Лесник? Отшельник? Знахарь? Цепляясь за соломинку, я скороговоркой, глотая окончания, произносила призыв:

— Прими ищущего, исцели страждущего, не откажи молящему в доме и в помощи.

Старик не проронил ни слова, горящая где-то за его спиной свечка создавала вокруг седой головы белесый ореол, как у сподвижников Эола. Или, скорее всего, уставшее воображение сыграло со мной злую шутку. Потому что все, на что меня хватило, это, глядя в его темные глаза с морщинистыми веками, попросить:

— Пустите нас, дедушка.

У Пига мы прожили три седмицы. Его покойная жена была местной травницей, а он старшим над дюжиной лесорубов. Деда уважали и побаивались, считали колдуном, раз хватило смелости жениться на стриге. Он приютил нас, и, что еще важнее, помог. Одинокий старик — и егерь, и отшельник, и знахарь — всего помаленьку.

Мы больше молились Эолу, чем полагались на собственные умения. Мне было далеко до знаний и мастерства бабушки, а Пиг целительствовал постольку-поскольку: кое-чего от жены нахватался. Вот так двое недоучек лечили парня, очень опасаясь за результат. Но обошлось, то ли Эол услышал наши молитвы, то ли организм пострадавшего оказался крепче, чем предполагалось.

Тут нам повезло вдвойне. Особенно Риону. Внутреннего кровотечения не было. Он выжил.

Обе руки чаровника были сломаны.

Двое суток парень метался в бреду — не желая ни отправляться в сады Эола, ни возвращаться на грешную землю.

Рион открыл глаза на третьи сутки, и первое, что услышал, это вопрос Михея, заданный с почти детской непосредственностью:

— Ты зачем вообще на эту зверюгу залез?

Ответить маг смог не сразу. Он только хрипел и пытался повернуть непослушную голову. Лишь на пятое утро, часто моргая и стараясь не потревожить перебинтованные кисти рук, Рион смог ответить:

— Не залезь я на эту зверюгу, Айку бы похоронили, если бы было кому. У хвангура одно уязвимое место — уши. — Парень застонал, руки с наложенными лубками не слушались.

— А что это за болотный кокон тебя окружал? — Я села на кровать.

— Противо… противоударный щит, — не с первого раза выговорил маг, — без него я бы вообще костей не собрал. Одно плохо, истратил все, что оставалось. Все, что смог наскрести. На ближайший месяц я всего лишь человек. А может, и на всю жизнь. — Он бросил взгляд в сторону, избегая смотреть на меня.

Я тоже отвернулась, некстати вспомнив, что почти желала парню смерти.

Через день после нашего приезда дед Пиг вернулся домой, ведя за собой лошадей: Облачко и деревенского мерина. Седельные сумки, хоть и изрядно потрепанные, были на месте.

— В поселке увидел, так и подумал, что ваши, — сказал старик. — К табуну прибились, а люди и рады чужое присвоить. Как узнали, что ваши, брызнули в стороны, добро побросали…

— Они нас за шалых [21] Шалый — чумной, заразный. считают, что ли? — недоумевал Михей, привязывая мерина к изгороди и снимая седло.