Анастасия Зарецкая - Неприятно познакомиться, ведьма [CИ]

Ветер жизни иногда свиреп.

В целом жизнь, однако, хороша.

И не страшно, когда черный хлеб.

Страшно, когда черная душа.

Омар Хайям

Дул слабый ветер. Ещё бы польза была от него… Сейчас же он только еле-еле покачивал кусты картофеля, листья которых перегрелись на солнце. Я тоже перегрелась, но тетя сказала примерно такое: «Пока не прополешь, не возвращайся». Если я вернусь, никто меня, конечно, не побьет, но ведь в доме делать тоже абсолютно нечего. И вне дома дел маловато. В деревнях нам, детям тьмы и современности, вообще заняться нечем! А уж сейчас!..

Я стояла посреди огорода с картофель и держала в руках тяпку. Черенок ее то и дело хотел наградить меня занозами за антиусердие, потому я надела перчатки, и руки в них, признаться честно, тоже чувствовали себя не лучшим образом. Трава, в принципе, тяпалась — вон, я аж два рядка уже прошла, два рядка из бесконечности, и собираться с силами не хотелось, поэтому я просто смотрела вдаль и тосковала.

Кусты какие-то лениво шуршат — их название абсолютно вылетело из головы. Кедр стоит вдалеке. А если голову повернуть, то видно сирень: класс двудольные, жилкование листьев сетчатое, корневая система стержневая… Ладно, что-то из школьного курса за десять лет я все же запомнила. Ещё б формулу цветка составить, но я забыла, как это делать, да и цветы уже отцвели.

Середина лета, куда деваться.

Деваться было совершенно некуда, и я, безнадежно почесав нос, вновь схватила тяпку и принялась лениво тыкать по сухой земле. И когда уже дождь? Не люблю я солнце, оно мне все вдохновение сбивает. То ли дело — пасмурная погода! Хоть дышать есть чем.

Впрочем, я сама виновата, что оказалась здесь. Не то чтобы сильно, но, что таить, поспособствовала. Иначе сидела бы дома и обнималась с вентилятором, что купила себе ещё пять лет назад. А ведь отец давно на меня посматривал — я крупных косяков с зимы не совершала, а у него, видите ли, метод воспитания такой, что надо постоянно ставить какие-то ограничения. Но буквально вчера решила поэкспериментировать, и… вот.

Ветер абсолютно стих, и находиться на солнце стало невыносимо. Бросив ненавистную тяпку, я отошла к дому и села на лавочку, скрытую тенью от крыши. Вытянула вперед ноги: они за те полчаса, что я пробыла на огороде, обзавелись парой царапин, а на правом переднем кармане джинсовых шорт красовалось пятно. Но это и не удивительно: меня вообще опасно выпускать из дома, я же убьюсь и не замечу.

Травинки — однодольные, кстати — склонились к земле. Пожелтели даже из-за солнца. А как тут не пожелтеть, с этой невыносимой жарой, длящейся уже целую неделю? Как тут не склониться? С моим настроением — чудо, что я ещё не склонилась. Из-за жары я, вон, черные шторы, самые плотные из всех, что нашлись дома, на окна вешала, когда эксперименты свои проводила.

Самое обидное, что энергия, израсходованная на эти эксперименты, потратилась зря и сейчас наверняка где-то гуляет, не может же она испариться просто так — нам даже на физике это говорили. А я ведь до сих пор не понимаю, что сделала не так! И разобраться не дали: блок поставили и отослали к тете.

Ну и ладно. Я и вне места преступления успею все обдумать. На память пока не жалуюсь.

Или жалуюсь. Но разве такое забудешь?..

Началось все с книги. Старинной объемной книги в кожаной обложке, по краю которой проходит золотое теснение. Эта книга — наверное, единственная полезная вещь, что досталась мне от матушки. И вчера вечером, когда за окном небо начинало окрашиваться в оранжевые тона, я сидела в кресле вместе с этой книгой. Возле меня работал любимый вентилятор, а потому тогда я себя чувствовала вполне комфортно. Я сидела, листала книгу — отец сказал, чтобы я начинала учить низших существ, образованных всплесками энергии, потому что «как так можно, ничего не знать». Зачет грозился принимать лично. Обычно это «лично», правда, происходило через посредников, одного определенного посредника, папиного ученика, но это уже совсем другая история, которая никак от меня не отвяжется.

Итак, я сидела и учила несчастных существ, в народе называемых нечистью. Нечисть не училась, и, кажется, даже проскрёбывала под раковиной, желая какого-нибудь угощения, но первые полчаса я старалась не обращать на это внимания. Правда, когда скреб стал совсем невыносимым, действующим на нервы, я встала и идти на кухню, оставив книгу лежащей на кресле.

Низшее существо, оно же нечисть, оно же, если конкретнее, некто наподобие домового, меня уже поджидало. Пошарив в холодильнике, я вытащила на оранжевато-желтый свет, льющийся из окна, пачку с молоком неизвестной даты происхождения и засохший бутерброд. Вот вечно у нас еды дома нет! Продемонстрировала скудные запасы раковине, и она, вернее, кое-то вместо нее, недовольно заскулила. А что я могла сделать? Мне, может, тоже есть хотелось.

Бросила взгляд на большие круглые часы, занимающие одну из стен кухни. Девять с лишним. В принципе, магазины ещё работают. Но… Но!

— Если что, — с намеком произнесла я, обращаясь к пустоте, — в книге указано, что домовые могут долгое время обходиться без материальных подачек. Вы же, дорогие, и без того нашу энергию сосете. И что ты тогда не доволен?

Домовой не ответил. Он вообще у нас необщительный — боится, что мы его прихлопнем, ведь мы можем его прихлопнуть, но зато пожрать любит. Мы с отцом тоже любим, хоть холодильник у нас и пустой. И Хомячидзе, отреагировавший на мои слова вместо домового, от вкусняшек не откажется. Вон, вылез из норки, которую сам строил около недели, схватился за прутики клетки и смотрит на меня из коридора. Требовательно смотрит, с намеком.

Вспомнила о том, что его следует покормить, и наполнила миску свежими зернами и сухими фруктами из шуршащей жёлтой пачки. Хомячидзе все это время смотрел за мной: ну а вдруг что-нибудь не туда насыплю или вообще стащу. Вон, какой красавчик: рыже-коричневый, то есть, почти черный, и джунгарик, что почти что кошка. Ну, ладно, что таить, я себе черную кошку и хотела, но отец посоветовал не страдать глупостями и подарил мне на шестнадцатилетние хомяка вместо книжки по черной магии и, тем более, вместо кошки. Ну ничего, свыклись, и уже больше года живем вместе.

Корм и у Хомячидзе заканчивался — остаток зернышек тоскливо скучковался на дне. Да что же за дом!.. Тут уже до ближайшего ларька не сходишь: придется посетить супермаркет, а до него десять минут ходьбы туда, десять обратно, причем с тяжелыми пакетами, и там ходить надо тоже. Ну, он хотя бы работает до одиннадцати. А потом отец, дарящий хомяков вместо книг и совершено забивший на еду, говорит, что я не хочу учиться.