Анастасия Шульга - Диббук. Мертвая ведьма

Нудный дождь лил и лил, размывая комья кладбищенской земли. Крупные капли падали на восковое лицо покойного, стекали слезами по щекам. Люди жались к другу, пытаясь спрятаться от резких порывов ветра, отводили взгляд от мертвого лица, с нетерпением ждали окончания церемонии.

Внезапно одна из присутствующих женщин побледнела и схватившись за сердце, охнула. Стоявшая рядом Старушкапопыталась поддержать ее, подхватив за локоток, но женщина оседала на землю, жадно ловя ртом воздух. Одного взгляда Ларисе хватило, чтобы определить сердечный приступ. подскользнувшись в грязи, она бросилась к женщине:

– Ни…церин есть у кого-то? – спросила она, обведя взглядом столпившихся старичков. Они напоминали воркующих пугливых голубей.

– У… у меня! – подняла вверх руку сухонькая бабулечка и принялась копошиться в сумке.

Лариса сунула руку в карман, достала упаковку асп. ина, заставила женщину разжевать таблетку.

– Капсулу под язык, – командовала Лара. – Раскусите, но не глотайте! Держите ей голову! – дрожащими пальцами она расстегнула пуговки на воротнике строгого черного платья. – Чего вы все стоите? Звоните в скорую!

Мир дернулся куда-то в сторону и перед глазами вновь возникла палата реанимации.

– Мне очень жаль, Лариса.

– Нет… нет, – она качает головой, но уже понимает – там, подп белой простыней ее отец. По спине бежит холодок. – Операция плевая, – бормочет она, – я сама, лично обследовала его… – голос пропадает, горло сжимает спазмом. Врач качает головой:

– мне очень жаль, Лариса. Ты не можешь не знать, что в его возрасте…

она запускает пальцы в волосы, царапая кожу.

– Ему было шестьдесят пять, Гоша. Всего шестьдесят пять… это моя вина! Он умер из-за меня!

Гоша хватает ее за плечи, встряхивает:

– ничего подобного, ты не виновата, никто не виноват! Так бывает, ты же знаешь, Лариса…

– Уходи, Гош! – кричит она и оттолкнув его бросается к телу отца, падает на колени у койки и рыдает…

Лариса вздрагивает, шесть лет прошло, а она помнит все, как вчера; с трудом ей удается подавить нахлынувшие воспоминания.

Могильщики опускают гроб, орет спешащая к кладбищу скорая. Женщину кладут на носилки, врач что-то быстро-быстро говорит, но Лара его не слышит.

Луна выглянула из-за тучи ее бледный свет рассеял тьму. Лариса ужасно устала, но все никак не могла уснуть. Справили девять дней, родственники разъехались, она осталась одна.

Лариса и самой себе не могла объяснить почему не вернуласьв Москву сразу после похорон, ведь дом, доставшийся ей в наследство, почему-то пугал ее. Это был необъяснимый мистический страх, претящий рационализму, он накрывал с головой, как цунами, превращал кровь в парализующую жидкость. В такие минуты Лара чувствовала потустороннее присутствие, невидимое глазу нечто следило за ней из каждого уголка, как затаившееся чудовище. Стоит потерять бдительность и сомкнутся его хищные челюсти, и утянут на дно…

Лариса думала, что никогда не сможет жить здесь, как бы не влек ее местный воздух – свежий, живительный, влажный. С самого первого дня пребывания знала, что по возвращению в город выставит дом на продажу.

Из распахнутого окна доносились ночные звуки – трещали сверчки, кричала «ху-ху-хууу» неясыть, где-то выла собака. Дверца шкафа скрипнула и открылась. Лариса взглянула на шкаф, ожидая увидеть кого угодно – от бестелесного призрака до потустороннего монстра, но тут же одернуласебя. Нервы и разыгравшееся воображение плохое снотворное.

Она встала и направилась к шкафу. Дверца распахнулась еще шире, обдав Лару удушающим зловонием. в черной пасти шкафа она заметила человечка – маленькую девочку в красном оборчатом платье с торчащими в стороны косичками. Нет, конечно, не девочку, а просто старую тряпичную куклу. Кукла глядела прямо на нее, сверкая янтарными бусинами. Рука сама потянулась к игрушке. Лицо, сшитое из лоскутков грубыми стежками, напомнило чудовище Франкенштейна.

– Мама! – сказала кукла.

Ног коснулось что-то холодное. Сердце в груди екнуло, Лариса скосила глаза вниз и к своему немалому удивлению увидела кошку. Глаза горели в темноте, как автомобильные фары. Прямо таки зеленоглазое такси, а не животное. Откуда она только здесь взялась?

– Мяу.

– Откуда-откуда, – ответила сама себе Лариса, – окно вон настежь, запрыгнула, приблуда несчастная.

Женщина присела и коснулась кончиками пальцев свалявшейся в колтуны шерсти, не холодной, как сперва показалось, просто мокрой – от кошки разило нечистотами. Неужели свалилась в выгребную яму?

Кошка снова мяукнула, сомнения отступили на задний план. Что ж она, Лара, за человек-то такой?

– Пойдём, моя хорошая, – позвала Лариса. – Пойдём на кухню, я тебе молочка налью.

Лара прошла по коридору, на кухне свет не включала. Открыла холодильник, достала бутыль молока. Молоко кошке не понравилось, она только понюхала плошку и отошла.

– Ну что ещё тебе? Колбаски? Хочешь колбаски? – приговаривала Лариса, уже нарезая кружочками «докторскую». – Ай! – Нож попал аккурат по указательному пальцу.

– Мяу.

Кошка запрыгнула на столешницу и стала толкать головой руку женщины.

– Погоди, киса. Погоди. – Она взяла кусочек варенки и протянула кошке. Но кошка и не думала притрагиваться к колбасе – шершавым языком она коснулась ранки и с жадностью стала слизывать выступившую кровь.

Лара отдернула руку, взяла кошку под мышку и вынесла на улицу. черная кошка, мяукнув, мгновенно исчезла в темноте.

Вернувшись в спальню, Лариса щелкнула выключателем. Яркий свет залил комнату. Лара подперла дверцу шкафа стулом и легла в постель. Под окном послышались шаги, зазвучал хрипловатый старушечий смех, но Лара уже находилась во власти сна и ничего не слышала, а проснувшись утром решила, что и кукла, и кошка ей просто приснились. Лара встала с постели. Впервые за долгое время она чувствовала себя отдохнувшей. Проходя мимо шкафа Лариса машинально прикрыла открытую дверцу.

Все началось в мае, когда умер Степкин прадед и мама отправилась на похороны в деревню со смешным названием «Кобылки». Степку в деревню не взяли – деда он не знал, места в машине не было, к тому же к окончанию года нужно было подтянуть кое-какие предметы, а если точнее – все предметы, кроме русского и литературы.

– Пусть ребенок учится. – Заявила мама не терпящим возражения тоном, хотя отец слова против не сказал. – Подростки, говорят, очень впечатлительны.

Степка себя ни ребенком, ни впечатлительным не считал, однако на похороны к прадеду ехать действительно не хотелось. В Кобылки мама поехала одна (папа как раз уехал в очередную длительную командировку), а вернулась какая-то странная и, с блуждающей улыбкой на осунувшемся лице, рассказала Степке о том, какой чудесный дом достался им в наследство.