Анастасия Шульга - Диббук. Мертвая ведьма

– Здравствуйте, – поздоровалась Аня.

– Здравствуй, – ответила ей женщина, улыбнувшись. – Вижу, ты времени зря не терял. – Она подмигнула девчонке. – Лариса. – Представилась женщина и добавила: – Просто Лариса, без теть и прочего.

– Аня.

– А что же вы на улице стоите? Пойдемте в дом, меня таким пирогом угостили…

Аня покачала головой.

– Простите, эээ… Лариса. – Ей было непривычно обращаться к взрослой женщине просто по имени. – Мне домой пора, я бабушке обещала не задерживаться.

– Хорошо, Анечка. Ты к нам завтра заходи, поболтаем.

Аня кивнула и густо-густо покраснела.

– Пока, Степ. Досвиданья.

– Пока. – Бросил Степка.

Мама улыбнулась ипомахала на прощание. Скованно и неестественно, словно марионетка. Степу прошибло холодным потом.

– Ма-а-ам, – протянул он так жалобно, что сам не узнал свой голос. – Пойдем в дом, а?

Всего в доме было три комнаты – дедова, дальняя; маленькая, так называемая «детская», которую заняла мама и проходная гостиная. Обстановка по-советски скромная, без излишеств – в детской кровать-малютка, стол, колченогий стул со спинкой, шифоньер. В дедовой – тахта, тумба с дисковым телефоном и большой шкаф-купе. В гостиной стоял диван, слева обеденный стол с задвинутыми стульями, комод, на котором громоздился цветной «фотон» с рогатой антенной, трельяж (зеркал в створках не было) примостился в углу.

Воздух в доме был тяжелый, пыльный, смешанный с запахом нафталина, старых газет и лекарств, но больше всего Степку покоробило от странного чувства «взгляда в спину». Раньше он читал о подобных ощущениях, но никогда не испытывал ничего подобного.

– Обживемся, – сказала мама. Они пили чай с вкуснющим пирогом, которым Ларису угостила соседка Лена. – Папа звонил, ему предложили выгодный контракт, но придется задержаться почти на месяц. Зато потом обещал полгода быть дома.

– Так уж и полгода? – Хмыкнул Степка.

Ночью Степку разбудили шаги. Кто-то подошёл к двери и стал дергать ручку, она медленно проворачивалась, вот-вот поддастся… Степа лежал в кровати и не мог даже пошевелиться – тело одеревенело и покалывало. Дверца шкафа скрипнула и открылась. Со шкафа вывалилась что-то тяжёлое – в темноте степка не различал контуров, но отчетливо слышал шлепок. Послышалась какая-то возня и мерзкое хихиканье где-то под кроватью, у изголовья. А потом в край одеяла вцепилась крохотная детская ручка и потянула на себя. Степка скосил взгляд, в темноте блеснули два янтарных глаза.

Под кроватью снова хихикнули и тонкий детский голосок запел:

Из-за тучи выглянула бледно жёлтая луна. На полу комнаты сидела девочка лет трех-четырёх в красном платье с оборками, и низко склонив голову пела; её косички смешно торчали в разные стороны, но от голоса стыли жилы.

– Ты кто? – Пересилив себя спросил Степка и тут же пожалел об этом. Девочка медленно обернулась.

Уродливое лицо, сшитое из лоскутов, исказила злобная улыбка. Теперь он отчетливо видел, что существо, сидевшее в центре комнаты совсем не девочка, а всего навсего тряпичная кукла.

Кукла встала и переваливаясь, направилась к нему. Степка открыл было рот, чтобы позвать на помощь, но из горла вырвался только жалобный стон. Кожа покрылась мурашками.

Кукла ловко забралась в постель, откуда-то взяла подушку и накрыла лицо парализованного Степки.

– А-А-А-А-А! – Заорал он и проснулся.

Степан даже не сразу понял, что вырвался из кошмара – сперва ему показалось, что на кровати действительно кто-то сидит, но, приглядевшись, он понял, что это всего навсего скомканное одеяло. Никакой живой куклы в комнате, разумеется, не было.

Где-то за окном истошно орала кошка.

Понедельник начался с субботника. Мама пылесосила, Степа таскал из колодца воду, сметал с углов тонконогих пауков с жирными брюшками, отодвигал мебель и тщательно вымывал «вековую» грязь. После мытья полов вода стала графитово-серой.

Степан взял ведра, вышел во двор и выплеснул содержимое в сливную яму. С соседями их двор разделялся сеткой-рабицей. Одного лишь взгляда на соседский, чистый и ухоженный двор, оказалось достаточно, чтобы понять—более неприятного соседства невозможно себе представить. На клумбе возилась баба Оля, но его неприязнь, конечно же, относилась совсем не к бабке, а к ее зловредному внуку.

– Ба! – Окликнул Митька, появившись из-за низкого деревянного сарая. – Где лопата?

Он шел, словно в замедленной съемке – упругой походкой, босой, с футболкой, повязанной на голове на манер банданы. На загорелом жилистом торсе выступали крупные бисерины пота. Высокий, сильный, шрам от ожога, почти как у героя комиксов Ника Фьюри…Скажи кому, что схлопотал по носу от тщедушного Степки и не поверит никто. По правде, Степан сомневался, что нос он ему действительно сломал, но врезал знатно – это подтверждал криво наклеенный пластырь на переносице врага.

Митька метнул в Степку полный враждебности взгляд, но при бабке и не мяукнул. Поторчав для приличия на крыльце, чтобы здоровяк не подумал, будто Степа его боится, и не дождавшись провокации, Степка набрал воды и вернулся в дом. Пожалуй впервые он допустил мысль о том, что мамино "помешательство на деревенской жизни" может оказаться тем самым переосмыслением, которым ближе к сорока годам так кичатся взрослые. Он подумал сможет ли жить в Кобылках, отказаться от прелестей городской жизни? В Кобылках-то и школы нет. Наверняка Митька и Аня единственные дети. При воспоминании о Ане в груди что-то екнуло. Вероятно, она тоже учиться в девятом, ведь старше всего лишь на полгода. Здорово было бы попасть с ней в один класс. Они могли бы сидеть за одной партой и обмениваться записками, общаться на переменах, ходить к друг к другу в гости, якобы списать домашку, а на деле засиживаться допоздна за разговорами…

В Степином классе было много симпатичных девчонок, но все какие-то жеманные, лишенные простоты и естественности, глядевшие на ребят свысока и наигранно поджимающие губы, когда кто-нибудь из мальчишек все же решался выразить свою симпатию. Чтобы привлечь внимание Наташки Ивантеевой Степке постоянно приходилось притворяться кем-то другим, становиться неестественным, нарочитым, тщательно подбирать слова, казаться умнее, старше. Чтобы она сказала, если бы узнала, что больше всего на свете Степке нравится писать о мерзких склизких тварях, пожирающих человеческие внутренности или живых мертвецах? Только хмыкнула бы, посчитала ненормальным.