Анастасия Шульга - Диббук. Мертвая ведьма

«Парень должен быть серьезным и думать о будущем, – щебетала она на ухо Янке, впрочем, достаточно громко, чтобы ее расслышали двое – Степа и Егор, извечные соперники». Егор оказался серьезнее. Как и Наташка, он планировал поступать в юридический и тем для разговоров у них было гораздо больше, чем с горячечным Степкой.

Размышления прервала мама:

– Степочка, – сказала она, смахнув пыль с письменного стола, – принеси мне пожалуйста зеркало, в коридоре на буфете лежит.

Степан чуть приподнял брови.

– Оно же битое, мам.

Мама пожала плечами.

– И что с того? Зеркал-то в доме нет больше, только это да в спальне. Вот обживемся, я новое закажу.

Степка молча вышел в коридор. Взгляд его задержался на банке с кровавым отпечатком. Интересно, что здесь произошло? Воображение тут же забурлило, предлагая очередную фантазию. Что, если у деда действительно была собака, но не простая, а, скажем пес-людоед… Нет, бред какой-то.

– Ну где ты там? – Крикнула мама.

Степка занес зеркало и водрузил на стол. Мама тут же погляделась в него, вынула с белокурых волос заколку-камелию и локоныводопадом рассыпались по плечам. Степан картинно закатил глаза – женщина. И тут же краем глаза заметил в зеркале странное отражение, из зазеркалья за ним следили жуткие глаза без зрачков…

Степка замер, шальная мысль пронеслась в голове, он стоял как раз за маминой спиной и попытался вновь взглянуть в отражение через ее плечо, но мама резко встала, заслонив собою зеркало. Никогда еще Степе не было так жутко. Коленки дрожали, ладони взмокли, как вор он метнулся вперед, к осколку и заглянул в него. Казалось, сердце не выдержит напряжения и лопнет, как воздушный шар с громким «БАХ!». Кровь стучала в висках, желудок скрутило в узели к горлу подступила тошнота. Он почти наверняка знал кого увидит, но все же оказался к этому неготов.

Отражение вылупилось на него круглыми испуганными глазами. Степка мешкомрухнул на стул и расхохотался. Ну Анька, ну молодец! Чуть с ума его не свела своими страшилками, любому Кингу фору даст!

В окно тихонько постучали.

Мама хлопотала на кухне, а они с Аней сидели в гостиной, присёрбывали чай и увлеченно беседовали.

– Кладбище домашних животных. – Ответил Степка.

– Не-е, – протянула Аня. – Я больше наших авторов люблю, они пишут колоритнее.

«Оно и видно. – Улыбнулся он про себя. – Вон какую легенду задвинула, хочешь-не хочешь испугаешься.»

– Вот ты Антонова читал? А Мастрюкову? – Продолжала Аня. – Как утром начнешь – на сутки из жизни выпадешь. Ходишь – читаешь, ешь – читаешь, уроки не сделаешь, прочтешь к полуночи и лежишь, как чебурашка, к каждому шороху прислушиваешься.

Степан рассмеялся. Забавная она девчонка, есть в ней что-то особенное.

– Я сейчас, – бросил Степка, повинуясь какому-то внутреннему порыву и выскочил из комнаты.

Впрочем, вернулся быстро – всего через несколько минут, прижимая к груди толстенный блокнот в кожаном переплете. Сел рядом, пролистал с деловым видом и выбрал рассказ, которым втайне гордился.

" Падальщик поселился в подполье. В ветхой лесной хижине было темно, сыро, уютно и пахло так восхитительно, по-домашнему – мокрицами, крысами, плесенью и тленом. Он редко выбирался наружу – ненавидел свет, хвойный воздух и пение птиц, до которых не добраться, не сцапать, но голод иногда гнал из нутра, заставлял искать полуразложившуюся падаль. Бывало, везло и он хватал добычу когтистыми ручонками и тащил в берлогу, но чаще приходилось таскаться за крупным хищником и всячески пугать, заставляя бросить поживу, выжидать, пока мясо приобретет характерный привкус гниения.

Зимой приходилось туго – плоть в морозы замерзала, становилась безвкусной, пресной… Весной – пировал. Сходили снега, оттаивали трупики мелких лесных животных – зайчат, бельчат, грызунов.

Так бы он и существовал, если бы однажды случай не привел в хижину странное двуногое существо. От существа нестерпимо разило смешанными удушливыми ароматами, оно портило мясо, грея его на огне и вдыхало горький дым из тонкой трубочки.

Падальщик наблюдал за существом через щель в полу и существо это чувствовало, нервно передергивало плечами, издавало странные звуки, то ли рык, то ли подвывание, чтобы заглушить топот ног, доносящийся из подполья. Существо догадывалось, что оно не одно, но по какой-то причине не уходило, пыталось подстроиться, сосуществовать.

Сперва такое соседство падальщику было противно, но потом он вдруг понял, что страх двуногого пришелся по вкусу и ухищрялся, как мог – выл, стонал, царапал стены, стучал, бахкал, в общем всячески изводил существо, наполняясь его ужасом, как комариха наполняет брюшко кровью.

Вскоре существо привыкло к его присутствию, не пугалось больше шумов и стонов, стало стучать в ответ, заколачивать дыры в полу, вгоняя в доски острые палочки. А однажды существо стукнуло себя по пальцу штукой, которой вбивало палочки, громко вскрикнуло от боли и на пол упала бурая капля, манящая дивным ароматом. Кровь существа оказалась терпкой, пряной; когда существо засыпало, Падальщик выбирался из подполья, прокусывал смердящую кожу и наслаждался удивительным вкусом. Вскоре существо заметило мелкие ранки на своем теле и испугалось. Выскочило из дома и побежало прочь.

Падальщик отправился с ним. Он повис у существа на спине, цепляясь крошечными пальчиками за верхний слой кожи, которую существо иногда меняло. Падальщик не знал, что вскоре существо вынесет его к другим двуногим, и другим падальщикам, живущим в злоуханных чистотой городских квартирах и он вместе с другими будет пугать жильцов, а ночью выбираться со щелей и утолять голод. Падальщик нашел кров в комнате маленькой девочки, в ящике для белья. Ему нравилось пугать ее – когда Падальщик рычал под кроватью, девочка пугалась и плакала, громко звала маму.

" – Спи, – говорила мама, ласково гладя девочку по волосам. – Здесь никого нет, здесь безопасно".

Она сидела на краю кровати и лишь когда девочка засыпала, вздыхала с облегчением, и быстро выходила, не останавливая взгляда на острых тенях. Включала погромче телевизор, делая вид, что смотрит, а не пытается оградиться от посторонних звуков.

Двуногие слышат Падальщиков, вздрагивают от внезапного шороха, скрипа половиц, перезвона посуды, пытаются найти объяснение мелким синякам – только бы не задумываться о тех, кто обитает рядом, потому что от них не убежать и не спрятаться. Они везде – в пыльном шкафу бабушки-пенсионерки, в детской музыкальной игрушке, так некстати включающейся по ночам, даже под ванной. Они приспособились к отвратительным запахам шампуня и геля для душа, свету и теплу. Потому что нет ничего вкуснее свежей человеческой крови.»