Марина Эльденберт - Небеса в огне

— Поэтому и еще потому, что мы искренне восхищаемся тем, что ты делал и продолжаешь делать. С днем рождения, Джерман!

С днем рождения, Джерман.

Ага.

Действительно, почему бы и нет. Гениальные засранцы тоже должны появляться на свет естественным путем, и что с того, что в этом зале все знают о дне, когда это произошло, кроме одной непроходимой дуры?

Неизвестно почему, но чувствовала я себя именно так.

Особенно когда зал взорвался аплодисментами и ревом, под который Гроу снова поднялся на сцену.

— Это было неожиданно, — перехватив микрофон у Лиры, произнес он, и зал снова затих.

Неожиданно — не то слово. Зато теперь я поняла, о чем шептались коллеги перед входом.

— Спасибо. Драконически приятно, что меня ценят коллеги, которые каждый день видят мою обратную сторону.

— Ты сейчас об этом? — Лира щелкнула пультом, и очередная архивная фотка (улов папарацци) представила Гроу в толстовке с принтом, где красовался выразительно оттопыренный средний палец.

— И об этом тоже. — Последние слова снова встретили смехом. — Но главное, все, что у меня получается, — получается в первую очередь благодаря вам.

Он смотрел в зал, и его взгляд горел без всякого огня.

— Все, что мы делаем, мы делаем вместе. Все, что мы создаем, мы создаем вместе. И я тоже рад работать со всеми вами и с каждым из вас. Каждый, кто находится в этом зале, выкладывается на все сто. Спасибо, что вы со мной! Спасибо, что пришли!

Миг тишины, воцарившийся после его слов, взорвался такой бурей оваций, что все предыдущие по сравнению с ней казались хлопаньем младшеклассников на школьном спектакле. И когда мне казалось, что круче засады быть не может, на сцену поднялась Сибрилла. Впрочем, поднялась — это слабо сказано, она туда вспорхнула, сверкая и переливаясь чешуей своего платья.

— Джерман, задержись, пожалуйста, — негромко произнесла она. — У меня тоже есть для тебя подарок.

Надо было развернуться и уйти прямо сейчас, свалить из этого клуба, невзирая на лица, контракты и прочие прелести, но я осталась. Чешуя его знает почему, наверное, чтобы убедиться, что я могу смотреть на Гроу с Сибриллой без желания кого-нибудь треснуть клатчем или за волосы стащить со сцены. Хотя можно и за шлейф, голова иногда издает интересные звуки, когда бьется о поверхности (это я еще в школе проверила на примере одного набла, из-за которого чуть не усыпили Марра).

Как бы там ни было, я стояла и смотрела на то, как Сибрилла перехватывает из его рук микрофон, и как музыка снова затихает, чтобы плеснуть в зал новой, совершенно незнакомой мелодией.

Голос у Сибриллы действительно был мощный: вливаясь в музыку, он взлетал над залом ледяными плетьми, чтобы обрушиться вниз россыпью снежной крошки. Учитывая, что голографический снег падал на них с Гроу, выходило очень символично.

По-хорошему, Сибрилле стоило смотреть в зал, но смотрела она исключительно на гениального засранца, из-за чего возникало ощущение, что перед нами разыгрывается мини-спектакль, а может, и не спектакль вовсе. Особенно когда эта ледяная швабра наконец-то перестала «топорщить крылья» и шагнула к Гроу почти вплотную. Я сцепила руки за спиной, чувствуя, как внутри снова разгорается пламя.

Застывшие в зале люди не сводили глаз со сцены. Голос Сибриллы действительно ничем не уступал голосу моей сестры. Нет, он был совершенно другим: более низким, более резким, но от этого не менее сильным, зовущим, заставляющим тянуться к нему, за ним, все глубже падая в песню и в разгорающийся над залом холодный огонь.

Мир раскололся на части под силой плеснувшего в зал голоса, подхваченного музыкой, и осыпался вниз под яростной мощью ледяного пламени, от которого у меня потемнело перед глазами. Это было несравнимо ни с чем: хотелось не то смеяться, не то плакать, не то рухнуть в обжигающий холод, штормовой волной накрывающий зал.

В миг, когда ее голос оборвался, во мне тоже что-то оборвалось.

Особенно когда пальцы Сибриллы коснулись невидимой стены, и Гроу повторил этот жест. Пламя бушевало над застывшими людьми, билось о стены клуба, взметалось, проникая в самое сердце, только теперь я чувствовала еще одно.

То же самое, на которое отзывалась в номере Гроу, когда обнаженной сидела у него на коленях.

Грохот аплодисментов ворвался в эту бурю слабенькой струйкой, а я развернулась и бросилась к лестнице, ведущей на балкон. Ступеньку за ступенькой отсчитывая удары сердца, вылетела на смотровую площадку и замерла; ограждение изгибалось покатой мраморной дугой, над Зингспридом протянулась вечерняя дымка, вспоротая неоновыми огнями.

Чувствуя, как внутри все сжимается, приблизилась к самому краю.

От города меня отделяли перила, холодящие пальцы, но перед глазами все равно потемнело.

И вспыхнуло, когда собственный страх в лифте «Хрустальной иглы» отозвался липким, бегущим по спине холодом. Воспоминание о том, как я билась в руках Гроу, как поздняя ночь облизывала песок, на котором мы лежали, как его губы касались моих и как удивительно остро мне сейчас этого не хватало, ударило в самое сердце.

Никогда.

Никогда больше.

Никто.

Не увидит мой страх.

Особенно он.

Сильнее вдавила пальцы в камень и, оттолкнувшись, взлетела на перила. Высота стянулась в едва различимую точку, а потом растянулась плоской извивающейся лентой. Во мне дрожало все, от кончиков пальцев до макушки, но я все-таки сделала первый шаг, чтобы потом уйти в разворот.

Ветер подхватил волосы, швырнул мне за спину, летящая юбка взметнулась за ними, когда я вытянулась стрелой от носочков до кончиков пальцев вскинутых над головой рук. Казалось, что во мне дрожит все, каждая клеточка тела отражалась вибрацией натянутой струны. Адреналин подхлестнул зашкаливающий пульс, и я ушла в прогиб, касаясь ладонями холодного камня.