Карина Демина - Мертвая

Тяжелое наследие предков, не иначе.

В общем, оглядевшись, я решила, что места здесь хватает, а гости к старухе наведываются не так, чтобы часто, поэтому...

Пусть себе стоит.

Нас встречал давешний унылый блондин, ныне облачившийся в полосатую визитку вполне приличного кроя. Окинув нас насмешливым взглядом, он произнес:

- Бабушка изволит отдыхать...

- Мы подождем.

Блондинчик сделал попытку заступить мне дорогу, но я, к счастью, не настолько хорошо воспитана, чтобы это подействовало. Легкий тычок зонтом в ребра, и он отступает...

А перед бледным носом появляется серебряная бляха.

- Инквизиция, - Диттер потеснил меня. - Значит, ваша бабушка плохо себя чувствует?

- Она... - блондинчик слегка побледнел, а на щеках проступили бледные пятна. - Понимаете, все-таки возраст... в последнее время она стала странно себя вести... и мы опасаемся, что...

- С кем ты там говоришь, болван? - резкий голос вдовы донесся из приоткрытого окна. - Они все-таки приехали? Отлично... вели подавать чай. И коньяк пусть принесут... и не надо мне говорить о моем здоровье. Я еще всех вас переживу.

От этакой перспективы, как по мне вполне реальной, блондинчик побледнел еще сильнее.

- Понимаете, - он посторонился и даже любезно предложил мне руку, а я воспользовалась.

Надо же, как сердечко стучит.

Ах, как мы волнуемся... прелесть до чего волнуемся... и чем это беспокойство вызвано? Печальной перспективой провести десяток-другой лет, угождая склочной старухе? Или чем-то иным?

- Я не знаю, что она вам наговорила, но... поймите, я не желаю ей зла. Я просто беспокоюсь. Возможно, нам стоит обратиться к целителям, но бабушка на дух их не переносит.

Диттер, наплевав на правила, шагал слева, и меня подмывало взять под руку и его...

...сердечко моего провожатого дернулось.

А сквозь резковатую вонь одеколона пробился запах пота.

- Она начала путать вещи... утверждать, будто кто-то меняет ее обувь... у моей бабушки две комнаты забиты обувью. Камеристка дважды проводила перепись. Все на месте, даже бальные туфельки, которые ей шили на первый выход...

В холле царила удивительная прохлада.

А в остальном... светло и свободно. Обыкновенно. Ковры. Картины. Тоска смертная... и старухина компаньонка, смиренно ждущая у подножия лестницы.

Серое платьице, длиной до середины голени. Серые чулки крупной вязки. Воротничок белый, кружевной и на вид колючий до невозможности. Два ряда мелких пуговиц на лифе этакой границей добродетели. И единственным украшением - брошь-камея под горлом.

- Как она? - шепотом поинтересовался блондинчик.

- Плохо, - вздохнула девица и представилась. - Мари. Я при фрау Биттершнильц уже семь лет... она взяла меня из приюта.

Благодетельница.

И главное, восторг в глазах у Мари почти искренний. Врать у женщин получается намного лучше.

- И мне жаль осознавать, что... - вздох и бледные ручки, прижатые к подбородку. А на левой-то свежий красный рубец... интересно, откуда? - Она стала путать время... и дни... а еще эта странная убежденность, что кому-то нужны ее вещи...

Мари покачала головой.

- Умоляю, не тревожьте ее покой...

Ага, который, полагаю, в скором времени станет вечным. Вот не нравится мне такая забота. Фальшивая она какая-то...

Мари дернула рукавом, будто пытаясь прикрыть шрам, но сделала это как-то неловко, отчего рукав задрался еще больше.

- Простите, - она потупилась.

- Откуда?

Диттер выглядел мрачнее обычного. Надо же, до чего мне дознаватель чувствительный попался. А где профессиональная выдержка? Стальное сердце и холодный разум?

- Она... иногда случаются вспышки гнева, - вздохнула Мари. - Я делала завивку, и ей показалось, что я хочу сжечь ей волосы и... я понимаю, что это не она, а болезнь... на самом деле она - добрейшей души человек...

И вот тут я окончательно поняла, что меня дурят. Старуху можно было назвать кем угодно, но вот доброй... да она первая восприняла бы подобную характеристику за оскорбление. И была бы права. Добрая ведьма. Смех.

Старуха устроилась в низком разлапистом кресле, которое поставили у окна. Ветер тревожил гардины из легчайшей ткани. С гардений, собранных в высокую вазу, облетали лепестки. Некоторые падали в чай.

Старуха дремала.

Правда, стоило нам войти, она очнулась, встрепенулась, подалась вперед, почти упала на столик. И зазвенели чашки, опрокинулся молочник, выплеснув на скатерть желтоватое озерцо сливок.

- Проклятье! - старуха взмахнула рукой, и на пол полетела вазочка со сладостями. - Что происходит, кто поставил сюда этот столик? Подсунули...

- Видите? - скорбно поинтересовалась Мари.

Шепотом.

Но была услышана.

- Что ты там бормочешь, оглоедка? Сплетни распускаешь... - фрау Биттершнильц оперлась рукой на столик, который жалобно заскрипел, но выдержал немалый вес старухи. - Ты это придумала, дрянная девчонка? Ты... кто ж еще... он-то вовсе той головой, которая на плечах, думать не приучен... а ты, деточка, молодец, что пришла. Что стоишь, - старуха пнула вазочку и наступила на белесую зефирину. - Убирайся, раз натворила... и вели, пусть подадут чай в охотничий кабинет.

Она вцепилась в руку Диттера и произнесла.

- А от тебя смертельным проклятьицем несет... хорошая работа... крепкая... но поможешь мне, я помогу тебе...

- Боюсь, это неизлечимо, - Диттер поморщился.

Весу в старухе было изрядно.

Облаченная в темно-лиловое платье, она казалась этакой шелковою горой, на которой то там, то тут поблескивали драгоценные жилы камней.

Аметисты.

И алмазы.

И отнюдь не только прозрачные... желтые хороши, крупные, идеально ровного цвета и огранки.

- Нравятся? - старуха подняла руку, позволяя мне разглядеть браслет с подвесками. - Второй мой муженек пожаловал... редкостный скупердяй был, но после того, как я его с одной актрисулькой застала, переменился, да... а ты не стой столпом. Даровали же боги родственничков...

В лиловой гостиной лиловыми были шторы.

И ковер.

И стены.

И обивка мебели, правда, здесь темно-лиловый разбавлялся бледно-сиреневой полоской. Свисала люстра с пыльным абажуром цвета фуксии. На диванчиках выстроились подушки всех оттенков фиолетового. И лишь ковер на полу резал глаз своей вызывающей белизной.

- Садись... ишь, кривишься... а мне оно нравится, - с вызовом произнесла вдова, плюхаясь в креслице. - Ах, погода меняется, кости болят... тебе-то хорошо, ничего уже болеть не будет.

Сомнительное преимущество.

Хотя...

Нельзя сказать, что моя нынешняя жизнь много хуже предыдущей. Да и долголетие... и вообще... убивать мне не хочется, жажды крови я не ощущаю, а в остальном. Цвет лица вот выровнялся. В прежние годы мне подобной белизны добиться не удавалось, несмотря на все ухищрения.

- Меня не слушают... целитель наш, штопор ему в задницу... что? Первый мой муженек капитаном был, честным, от низов поднялся... свой корабль зубами у судьбы выгрыз. Ох и любила ж я его, хоть редкостным скотом был... да... но не о том... наплели нашему разлюбезному, будто я уже слабоумная, а он и рад поверить... я ему об одном, а он мне настоечку для успокоения нервов. И морфий. Мол, спать буду лучше. Я ж ему не на сон жаловалась, со сном у меня аккурат все хорошо. Небось, эта потаскушка подливает чего... и Мими мою отравила.