Стивен Эриксон - Буря Жнеца. Том 2 [litres]

– Верно, – согласилась она, – только я уже привыкла. Ты не поверишь, какую власть дают огромные размеры. Рядом с тобой все робеют. Знаешь, я подумываю о том, чтобы, когда все наконец пойдет на поправку и с пищей не будет перебоев, и в самом деле набрать вес.

– Я с тобой об этом и хотел поговорить, – откликнулся Ормли, наклоняясь вперед. – Сейчас-то это все из ваты, почти ничего не весит, а по-настоящему – совсем другое дело. Тебе сил не будет хватать, чтобы просто по комнате пройтись. Колени болеть начнут. Дышать станешь чаще, потому что легкие не смогут толком расширяться. Кожа на животе растянется, хоть ты и не рожала никогда…

– То есть если я заодно и забеременею, то ничего страшного?

– Ну, если не учитывать всего остального, то вроде как и да. Тем более тогда все равно никто ничего не заметит.

– Болван ты, Ормли!

– Но свое дело знаю.

На это Рукет согласно кивнула:

– И что? Как наши дела?

Ормли прищурился, поскреб щетину на подбородке.

– Возникли проблемы.

– Серьезные?

– Серьезные.

– Насколько серьезные?

– Серьезней не бывает.

– Хм-м. От Селуш что-нибудь слышно?

– Пока нет. И ты права, нам придется подождать.

– Но наши люди сейчас там, где нужно? Все эти беспорядки и прочее не помешали?

– С этим мы умеем справляться, Рукет. Да и места, прямо скажем, не самые популярные, согласись?

– Казнь не перенесли?

Ормли пожал плечами.

– К рассвету выяснится, если, конечно, глашатаи еще на службе. Надеюсь, не перенесли. И так-то непонятно, сработает ли все. Ты и сама, надеюсь, знаешь?

Она вздохнула.

– Это будет большой трагедией. Хуже – это разобьет мне сердце.

– Ты его и в самом деле любишь?

– Да откуда я знаю? Только его ведь трудно не любить. А еще у меня соперница появилась.

– Та ученая? Ну, если их только не посадили в одну камеру, тебе не о чем беспокоиться.

– Я уже сказала, что ты болван. Само собой, я беспокоюсь, но не из-за соперницы. Я за него беспокоюсь! И за нее тоже. Я беспокоюсь, что у нас может сорваться и Карос Инвиктад своего добьется. Времени совсем мало.

Ормли скорбно кивнул.

– А какие-нибудь хорошие новости у тебя есть? – спросила она.

– Не знаю, насколько хорошие, но любопытные.

– И какие?

– Ублала Панг рехнулся.

Рукет покачала головой.

– Невозможно. У него для этого мозгов недостаточно.

– Ну, он поколотил пятерых писцов, которые прятались от беспорядков на тартенальском кладбище, а сейчас ползает там на четвереньках и щиплет травку.

– Зачем?

– Понятия не имею, Рукет.

– Он рехнулся.

– Невозможно.

– Знаю, – кивнула она.

Какое-то время они сидели молча, потом Рукет произнесла:

– Наверное, пусть все-таки будет вата. Одни достоинства и никаких недостатков.

– Это и правда вата?

– Частично иллюзия, частично настоящая – вроде как из лоскутков собрано.

– И ты думаешь, что он в тебя в таком виде влюбится? Я к тому, что Джанат-то сейчас, надо думать, лишь худеет, а ты ведь сама знаешь, некоторые мужики предпочитают, чтобы их женщины были похожи на девочек, если даже чего-нибудь не похуже, только об этом вслух говорить не принято…

– Он не из таких.

– Ты уверена?

– Уверена.

– Ну, тебе, надо полагать, видней.

– Мне видней, – подтвердила она. – И потом, я от таких твоих разговоров что-то неважно себя чувствую.

– Правда глаза режет, – согласился Ормли.

Они сидели. И ждали.

Урсто Хубатт и его жена – а еще недавно просто подруга – Пиносель вскарабкались на глинистый берег. Урсто обнимал узловатыми руками большой глиняный кувшин. Некоторое время они разглядывали замерзшую поверхность пруда, что раньше звался Отстойным озером – в рассеянном лунном свете лед мягко светился.

– Лед тает, вишенка, – сказал он наконец.

– Радость моя, ты у меня с каждым днем все сообразительней делаешься. Мы знаем, что он тает. Очень и очень давно знаем. И трезвыми знаем, и пьяными. – Она подняла корзинку. – Давай уже решать, что у нас сейчас – поздний ужин или ранний завтрак?

– Давай растянем – как раз получится и то и другое.

– Не получится. Либо одно, либо другое, а если растянуть, то будет ни то ни другое, так что решай уже.

– Что это с тобой сегодня, дорогуша?

– Да лед этот проклятый тает, значит, неприятностей не оберешься.

– Ну, мы же знали, что так и будет…

– И что с того? Неприятности есть неприятности.

Они уселись на берегу, отгоняя комаров. Урсто откупорил кувшин, а Пиносель открыла корзинку. Он потянулся за кусочком, но она шлепнула его по руке. Тогда он протянул ей кувшин, она смерила его сердитым взглядом, но кувшин взяла. Поскольку руки у нее теперь были заняты, он все-таки утянул кусочек, уселся поудобнее и с наслаждением закинул его в рот.

И чуть не подавился.

– Ухо Странника, что это?

– Глиняный шарик, любимый мой. Для записей. Теперь придется нам опять глину копать. Вернее, тебе придется, раз уж это ты прежний съел.

– Кстати, он довольно вкусный. Передай-ка мне кувшинчик – надо бы запить.

Прекрасный вечер, сонно подумал Урсто – сиди себе и жди, пока растает пруд.

Во всяком случае, будет прекрасным до тех пор, пока заключенный подо льдом гигантский демон не вырвется наружу. Эта малоприятная мысль побудила его бросить на жену и бывшую подругу быстрый взгляд – ему вспомнился другой такой день, когда они тоже спокойно сидели себе здесь на бережку и никого не трогали, а она все приставала, мол, женись на мне да женись, а он ответил… ну что ж, ответил то, что ответил, теперь вот они муж и жена. Может, Странник попутал, пусть даже сам Урсто так и не думает.

А что по этому поводу думает Странник, ему плевать.

– Однако, муженек, мне нравится эта твоя ностальгия во взгляде. Не завести ли нам ребеночка?

Урсто снова подавился, хотя на этот раз глиняный шарик был ни при чем.

Главное подворье Патриотистов, клубок, из которого по всей Летерийской империи расходились щупальца страха и репрессий, находилось в осаде. Раз за разом под его стенами собирались толпы, через ограду летели камни, а также кувшины, полные масла и снабженные горящими фитилями, которые разбивались уже внутри. Три ночи тому назад пламя поглотило конюшню и еще четыре отдельно стоящих строения, дымный воздух заполнился предсмертным ржанием лошадей. Единственное, на что были способны оказавшиеся в ловушке Патриотисты, – уберечь от огня главное здание.

Главные ворота дважды выламывали, десяток или около того агентов погибли, вытесняя наружу озверевших горожан. Сейчас проход перекрывала огромная баррикада из обломков, обугленных стропил и мебели. Посреди вони и грязных луж на подворье бродили фигуры в солдатских доспехах, сгибаясь под непривычным для себя весом. Мало кто разговаривал, мало кто решался взглянуть другому в глаза, опасаясь увидеть в них ту же самую гложущую растерянность, что и в собственной душе.