Вера Камша - Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть четвертая [litres]

– До нее ж еще три…

– Так гици Рокэ один не заявится… Эх, чего ж со мной никто об заклад не бился, что Ворон до нас заедет!

– Так дурных нет! Хорошо ж рубились, ясно, что без чарки балинтовой не останемся. А вот с нами заночует или дальше поедет?

– Ясное дело, с нами, к кому ехать-то? Не к пивопойцам же? Дрянью желтой давиться.

– Ой не скажи… Бергеры лихо дрались…

– Да и «вороные» с «лиловыми…

– Хорошо-то хорошо, да мы все одно лучше!

– Эй вы там, чесночная идет! Пишта, где тебя мармалюца носит?

К котлу Робер со старшими витязями не помчался, потому и увидел, как Рокэ спрыгнул с Соны и забросил поводья за седельную луку. Кобыла тряхнула гривой и отошла, за ней увязался рослый незнакомый мориск. Его хозяин, высокий стройный парень, разглядывая алатский лагерь, озадаченно вертел головой, пока его не заслонил Валме. Виконт отвесил Гашпару, покинувшему для такого дела драгоценную мешанку, изысканный поклон и был незамедлительно обнят.

Ясным днем алаты наверняка выглядели бы еще шикарней, но луна и костры давали довольно света, чтобы Марсель оценил шнуры, галуны, усы и ослепительные улыбки. Витязи заразили радостью даже нашедшегося наконец Эпинэ.

– Радуйся, – Валме протянул Иноходцу руку. – Ты прекрасен. Как ты догадался соединить маршальский мундир с медвежьим плащом?

– Как что? – Робер распахивал глаза немногим хуже Жакны и девицы Арамона. – А-а… Мундир мне Эмиль одолжил, а плащ Гашпар надеть заставил… Когда в бой по реке шли, там такая карусель была… Это не доспех, конечно, но от ударов, что послабей, прикрывает.

– Вот и носи, – постановил Валме, любуясь праздником. – Тебе не кажется, что алаты напоминают кагетов?

– Даже не знаю… И те, и другие с саблями, но рубятся по-разному. Помнится, при мне Балинт… брат Гашпара, и Бурраз спор затеяли, как и чем лучше рубить. Хорошо, что меня не спросили, я бы растерялся, по крайней мере теперь.

– Тебе бы только о смертоубийстве, – со всей возможной кротостью упрекнул наследник Валмонов. – А я об общем стиле. Алаты сдержанней, видимо, это последствия неудачного брака с Агарией, и, к счастью для окружающих, не малюют на стенках птиц, но в остальном…

– Когда я жил в Сакаци, мне некоторые слова напоминали кагетские, хотя значения совсем другие. Слушай, кто это с Рокэ? Родственник?

– Сложный вопрос. Вообще-то это наследник Фельсенбургов, но вчера ему пришлось стать Рокэ сыном, вернее – наоборот. Это Рокэ пришлось стать его отцом и выиграть сражение в качестве дриксенского герцога. Бруно по этому поводу очень переживает.

– Ты серьезно?

– Клянусь великим Бакрой. Хочешь, сам спроси.

– Но они точно не родня?

– Кто их знает, в этом мире все так запутано. – Марсель ухватил озадаченного Эпинэ под руку и потащил к предмету его интереса. – Руперт, это герцог Эпинэ, Проэмперадор Олларии и маршал. Когда-то у него была очаровательная ручная крыса, но ушла.

– Почему? – не сплоховал Фельсенбург. – Герцог завел кошку?

– Увы, нет. Робер, я, конечно, бывший посол, но вы вполне способны друг друга понять и без сторонней помощи. Руперт, Эпинэ много знает про алатов. Робер, Фельсенбурга любят кошки. Радуйтесь.

Покидать Иноходца было не слишком красиво, к тому же беседа Эпинэ с Фельсенбургом обещала стать очаровательной, но, бросаясь вдогонку за Вороном, Марсель допустил непростительную глупость. Препоручив полудохлого Герарда с на удивление бодрой сестрицей штабным, виконт отыскал успевшую не просто отдохнуть, но и застояться кобылу и на радостях отказался от трапезы, полагая наверстать вместе с Алвой. Увы, отужинавший с генералами Ворон не ел, а пил. Марсель, ясное дело, не отставал, и после заездов к «спрутам» и «вороным» оказался в опасной близости от того, чтоб чуть ли не впервые в жизни напиться в хлам. Нет, его бы поняли и не бросили, но виконт предпочитал укладывать других, полагая неспособность самостоятельно стянуть сапоги дурным тоном.

Отступать было некуда, оставалось выпросить у хозяев что-нибудь вроде сала и спешно набить желудок, при этом идти к котлу было нельзя. Опыт, обретенный во время совместного с Алвой рывка через Черную Алати, подсказывал, что гостей от еды отделяет не меньше пары немалых стопок, и не чего-нибудь, а тюрегвизе. Остаться после этого на ногах в своем нынешнем состоянии виконт не рассчитывал, а посему, собрав волю в кулак, двинулся прочь от главного костра.

Ароматы от мешанки шли такие, что не думать о ней и не вожделеть могла бы разве что жертва чудовищного насморка, но виконт целеустремленно рвался к границе лагеря, уповая на то, что караульные у алатов не напиваются даже в праздники. Решение оказалось верным: скучавшие у гостевой коновязи витязи с ходу узнали спутника Алвы и выказали полную готовность помочь. Лгать Валме не стал – правда при должном применении всегда приносит ощутимую пользу, принесла и теперь. Вошедшие в положение хозяева не только снабдили изголодавшегося гостя наперченным салом, лепешками и чесноком, но и притащили какой-то травяной отвар, немало способствующий просветлению. На вкус он отдавал то ли шерстью, то ли веником, но, кажется, действовал.

Для верности Марсель решил слегка выждать и уселся на подвернувшиеся вьюки. Трещал ближний костер, звенели удилами кони, за их спинами пробовала голос чужая на севере скрипка, чьи всхлипы с трудом пробивались сквозь людской гомон, а сверху кипением жизни любовалась огромная луна. Все вместе не могло не породить стихов, но офицер при особе решительно удушил в себе поэта, копя силы для броска в разудалую военную радость.

– Гици! – заорал от изображавшего ворота столбика один из спасителей. – Гици Марсель, тут для вас забота…

– Мчусь и стремлюсь, – откликнулся Валме, дотаптывая стихотворный порыв. – Я весь внимание.

– Ваших тут ищут! Гляньте, знаете кого?

Одноглазого адъютанта Марсель опознал тут же, хоть и видел его всего раз, а девицу Арамона и не надо было узнавать.

– Добрый вечер. – Будучи снята с лошади, прелестница первым делом сделала книксен. – Я знаю, что поступаю неприлично, но я должна объяснить господину Фельсенбургу прежде, чем он вернется к «гусям», что обо мне не надо беспокоиться. Понимаете, я прочла письмо и испугалась, что никто не догадается сказать господину Фельсенбургу про Герарда, и это надолго испортит ему… господину Фельсенбургу настроение; так всегда бывает, если человек ответственный и с совестью.

Это пели скрипки – не верить собственным ушам Руппи не мог, – и это пело нечто иное, рожденное из огня и ветра, жизни и смерти, окровавленной стали и луговых цветов. В опере, куда Руперту до отправки на флот приходилось сопровождать маму, виолины то манерничали, то наставляли, то ныли, вызывая тоскливое раздражение. Алатские скрипки сводили с ума, хотя, возможно, дело было в жутком пойле, от которого горели горло и душа. Фельсенбург глотал огонь, смотрел в огонь и сквозь огонь, а там расцветали рыжие гвоздики, вздувались паруса, трясли гривами злющие кони. Было странно, потому что тянуло сразу плясать и спать, но Руппи не делал ни того ни другого, просто слушал непонятный язык, наблюдая, как Алва гладит собаку пропавшего Валме, герцог Эпинэ меняется поясами с чернобровым и при этом седым алатом, а вскочившие витязи бьют в ладоши и что-то кричат.