Андрей Дашков - Умри или исчезни!

Операция по извлечению пули была быстрой и не бескровной. Во избежание дурацких слухов Клейн отправил Голикова и Савелову пошататься среди гостей. Макс согласился с радостью. Возле мальчика он чувствовал себя подавленным. На лестнице ему пришлось расстаться с Ирен.

Нижний этаж дома немного напоминал поле боя. Прислуга и не думала приступать к уборке. Пустые бутылки валялись повсюду, будто гильзы от снарядов. Под подошвами что-то похрустывало. На диванах и коврах расположились спящие. По парку бродили лунатические личности. Трое украшали надутыми презервативами ближайшую ель. Какая-то девица, погруженная в себя, целовала витражное окно, оставляя на стекле темные отпечатки. Кто-то, безбожно фальшивя, бренчал на рояле и пел старую солдатскую песню, сложенную еще во времена войны в Забайкалье. После фейерверка в душах образовалась пустота, которую уже ничто не могло заполнить, , ..

Когда Макс вернулся в спальню, все было кончено. Пуля лежала на дне миски, наполненной порозовевшей водой. Грудь мальчика была аккуратно перевязана. В области раны на повязке проступило красное пятно. Дыхание ребенка было едва ощутимым.

Ирен появилась позже, и Максим сразу понял, что она еще раз укололась.

«Девочка, что ты с собой делаешь?!»

– Что скажете? – спросил он у Бейлинсона.

– Удивительный случай. Он должен был умереть, но до сих пор жив и перенес ранение неправдоподобно легко. Мне хотелось бы понаблюдать за ним…

– Боюсь, что его скоро увезут, – вмешался Клейн. – Когда его можно будет потревожить? Бейлинсон поморщился.

– Если бы речь шла об обычном пациенте, я сказал бы – через неделю, но в данном случае… У меня нет прогнозов. Дайте знать, когда он придет в сознание.

– Для вас приготовлена комната, – сказал Голиков и проводил врача по коридору до двери. Тот удалился на покой, отягощенный бременем очередной загадки и купюрой большого достоинства, которая должна была гарантировать его молчание.

После этого неразлучная троица держала в спальне военный совет. Слабый свет ночника обрисовывал лицо ребенка с острыми скулами и глубоко запавшими глазами. Союзник воплощал в себе новую неразрешимую проблему, усугублявшую и без того сложное положение Голикова. Макс не сомневался в том, что скоро к нему заявятся полицейские по поводу бойни в «Калимантане», и тогда ему придется объяснить, почему возле дверей кабака оказался его «вольво». Свой окровавленный костюм и шмотки Ирен он уже успел сжечь в камине.

Клейн не разделял его пессимизма.

– Поздравляю, – сказал он, победоносно оглядывая Максима и Савелову. – Сегодня мы сделали ценное приобретение.

– Вы о чем? – угрюмо спросил Макс.

– Вот об этом, – масон показал на раненого. – Недостающее звено «Путеводителя». Живой проводник. За такого союзника некоторые отдали бы правую руку.

– Если этот мальчик так важен, зачем Виктору было убивать его?

– Он и не собирался его убивать. Он приехал, чтобы похитить ребенка, как только тот окажется в твоем парке. Когда появился ты, Найссаар предпочел ранить мальчика, зная, что бессознательное существо не может перемещаться. Кстати, на его месте я поступил бы точно так же. Этим он, как говорится, убил двух зайцев. Во-первых, зафиксировал союзника в одной реальности, и теперь может вернуться за ним в любой момент. Во-вторых, привязал к этой реальности и нас, понимая, что мы будем прятать и охранять его до тех пор, пока он сам не сумеет позаботиться о себе…

– Какого черта? – сказал Макс. – Зачем нам таскать за собой еще и раненого ребенка?

– Затем, мой мальчик, что он может привести нас к тому, из-за кого заварилась вся эта каша. Вероятно, тогда закончится охота, вы ведь об этом мечтали? В общем, для вас это единственный шанс уцелеть.

– Что теперь делать? – тихо спросила Ирен сонным голосом. Ее зрачки были сужены от небольшой дозы морфина.

– Я же сказал: прятать и охранять союзника. По этому поводу у меня появились кое-какие мыслишки. Кажется, один из твоих отелей сейчас на реконструкции? – спросил «адвокат» у Голикова. – Там нас вряд ли сразу найдут, и мы сможем пересидеть неделю-другую. А дальше будет видно…

Макса вдруг охватило безразличие ко всему. Он не верил Клейну, все еще считая, что тот преследует какие-то свои цели. С другой стороны, вокруг его собственной шеи медленно затягивалась петля. Когда полицейские или люди Виктора доберутся до него, будет уже поздно бежать.

Он смотрел на ребенка, который был чем-то вроде живого талисмана. Чувство родства исчезло. Теперь мальчик казался ему грязным и не слишком-то приятным существом. Ирен полулежала в кресле, засыпая в глубоком «дауне». Клейн вышел и через минуту вернулся со своим кожаным кейсом. Макс заметил, что ручка пристегнута к запястью адвоката изящными, но прочными браслетами.

Что-то должно было произойти, хотя событий и так было многовато для одной ночи. Клейн сел в кресло, не сводя с ребенка своих мерцающих глаз. Макс понял: масон приготовился к бегству.

Он был недоволен собой и своими слугами. Последний серьезный враг герцога все еще скрывался где-то, и даже Календарь Снов, оставшийся незавершенным, не мог указать дорогу к нему. Союзники врага, обитавшие в недостающем секторе, тоже были живы.

Герцогу стало ясно: если он хочет достичь цели, надо затратить гораздо больше энергии, чем прежде. В каждой отдельной реальности это означало стремление любой ценой реализовать свое материальное превосходство. Для не ведающих ни о чем людей это означало кое-что другое: новую цепь катастроф, необъяснимых убийств, помешательств, шизофренических синдромов. Герцог ничего не знал о придуманных ими понятиях «добра» и «зла». Его энергия перемешивала протоплазму в миллионах снов с таким же безразличием, с каким лаборант взбалтывает пробирку с микробами…

Герцогу грезился завершенный и совершенный Календарь – вечная тайна замкнутой Вселенной. Он тоже лелеял мечту о бесконечной жизни и сейчас выигрывал гонку у смерти.

Календарь – это было то, что давало могущество только тогда, когда обретало полноту. Без сектора, исчезнувшего вместе с беглецом, герцог оставался всего лишь многоликим демоном уничтожения. Он являлся следствием, а не причиной, и пока был очень далек от отождествления себя с материей. Его вибрации не совпадали с теми, из которых были сотканы сновидения. Он все еще путешествовал «снаружи», а не «внутри». Части его тела были разбросаны повсюду.

Он был топором, подвернувшимся под руку мужа, заставшего жену с любовником; вспышкой света, ослепившей водителя многотонного грузовика за десяток метров от оживленного перекрестка; совестью священника, проповедовавшего загробную жизнь и отпускавшего грехи убийцам; раковыми клетками, пожиравшими мозг генерала в штабе ракетных войск стратегического назначения; болью девственницы, подвергнутой дефлорации; ритмом, погружавшим в транс дикарей и заставлявшим их плясать вокруг отрезанных человеческих голов; последней сигаретой, которой делились нищие, замерзавшие на автобусной остановке; непреодолимым желанием маньяка, вышедшего на охоту за мальчиками…