Екатерина Бакулина - Огни за рекой (Легионер) [СИ]

Так вышло, что Маэна единственный из них, кто понимает. Поэтому, вздохнув, добавляю еще:

— Очередную чужую войну.

Да, он понимает. Качает головой.

— Эх, Райгак! — говорит он, — молись всем богам… молись всем богам, которых только знаешь, чтобы не пришлось выигрывать свою .

Единственный, кто называет меня моим именем. Еще, разве что Дэнтер, но Дэнтер не в счет… Все остальные предпочитают избегать чужеземных слов, придумывая свои — простые и понятные, как кличка верному псу. Маэна — нет, и я благодарен ему, это помогает помнить.

Смотрит… пристально, в глаза.

— Усердно молись.

Я вздрагиваю… нет, только сердце вздрагивает от этих слов, и замирает. А я все так же сижу, почти безразлично, кручу между пальцев сухую травинку. И Маэна сидит рядом. Молчит, хоть и пришел поговорить, и я молчу… Только волосы на загривке медленно встают дыбом, щетинятся, и где-то глубоко внутри ворочается зверь.

Свою войну!

Моя война проиграна слишком давно, еще до моего рождения. Мои деды ее проиграли, не устояли перед мощью Илоя. Да и кто бы мог устоять? Илой не проиграл ни одной войны, битвы — случалось, но войны — никогда. И так будет. Двадцать лет честной службы заставили меня окончательно поверить в это. Та, давняя, война была проиграна, еще не начавшись. Не я ее проиграл, но разве важно?!

Так было!

Я все еще слышу далекие отголоски, сейчас уже тихо, едва слышно, словно шорох песка. Раньше было иначе. Громче. Я слышал рев надвигающейся бури. Но буря прошла стороной? Или это я прошел мимо?

Скорее я. Пытался пройти. Но разве от бури уйдешь?

Серебряные колокольчики тревожно звенят на ветру.

Зачем ты пришел, Маэна?

— Аттиан давно выступает за то, чтобы по окончанию консульского срока назначить тебя микойским наместником. Ты слышал, Райгак?

Он говорит медленно, старательно, официально, он не может иначе, он боится. Прежде всего — себя боится, этот старый седой цензор Овий Маэна Проб, некогда величайший из полководцев. Кроме самого себя, ему некого больше бояться. Как, пожалуй, и мне.

Да, конечно слышал — меня назначат. И я соглашусь. Бесполезно отказываться, да и зачем? Все равно не смогу стоять в стороне, не умею. Как не умею быть благоразумным в таких вещах. Но лучше сам, своими руками — не на кого потом пенять… Двадцать лет чужих войн! Я так устал.

И ветер гудит, нарастает, набирает силу, и бьет в спину колючим песком… он всегда бьет в спину, этот ветер.

Маэна пытается заглянуть в мои глаза. Ургашские, золотые, нечеловеческие глаза на человеческом лице. Он всего лишь хочет знать — как будет. Знаю ли я?

— Думаю, от тебя потребуют еще одной войны, — тихо говорит он.

Я тоже так думаю. Нет, уверен — они потребуют. На сей раз — своей! Только я вдруг окажусь на чужой стороне. Какую бы сторону не выбрал — все равно окажусь на чужой. Так уж вышло. Так уж я выбрал, давно.

Это будет последняя война. Моя война. Я знаю, сейчас огонь загорается в моих желтых глазах, огонь разливается в крови, и кровь вскипает. Я готов! Я буду сражаться. И победа будет за мной.

Так будет.

Не гадать, знать…

Завтра будет триумф!

И начало его возвестят медные трубы. Я уже слышу их рев. Это рев бури!

А может, просто рев саматских слонов.

Слоны идут мимо нас, степенно громыхая роскошью золотых украшений.

— Красотища! — шепчет юный Гай, стоящий рядом. Заворожено, с придыханием, как умеют лишь дети. Он молод, ему едва девятнадцать лет… Гай был со мной в Самате, он видел там этих слонов. Только без золота. В бою. Когда эта махина на всем скаку, с чудовищным ревом прет на тебя, и дрожит земля…

— Вот это да! — восхищается Гай.

Память — хитрая штука. Он слишком молод, ему легко забыть.

Зато помню я. Много. И не только слонов.

Илой третий день гудит разноцветной шумной толпой, не умолкая ни на миг. Победные крики солдат и переливчатые напевы кифар, дивный аромат благовоний и тяжелая вонь громадных саматских слонов, бряцанье доспехов и блеск золота. И голова гудит.

Все это время я жду, старательно принимая на поздравления и изнывая от скуки.

От грома труб звенит в ушах.

— Ты величайший герой, Атрокс! — шепчет Гай. — Куда бы ты не пошел, я пойду за тобой!

— Я бы пошел домой.

Ему все равно. Он даже не слышит. Мимо него гарцуют чудесные кони, все в перьях и славе. Золото слепит глаза. И пурпур знамен куда алее пролитой крови, даже своей. Длинноногие жирафы, верблюды, шакалы и тигры… тигры в клетках. За ними пленные в клетках. В той, что побольше — дочери царя, в той что поменьше — сыновья… мало осталось сыновей, было семеро, осталось двое, малолетних детей… За ними сам царь, когда-то великий Массиниса, теперь просто безымянный сутулый старик, чем-то неуловимо похожий на старого Маэну, у него дрожат руки и еще больше дрожит голова на тонкой шее. Он затравленно озирается по сторонам, и толпа приветствует его громкими криками. Толпа рада видеть побежденного царя.

За царем еду я, и толпа приветствует меня тоже.

Разницу сложно углядеть — сегодня удачный день, и они рады всем.

Но мне плевать.

Сегодня я — бог! Четверка белоснежных коней вышагивает степенно и ровно, алая тога спадает тяжелыми складками дорогого шитья, и густо намазано алым лицо, озаренное гневом. Золотой венок над моей головой, и ликторы с фасциями — за спиной.

— Аве, Атрокс! — неистово ревет толпа.

— Ты всего лишь человек, ты смертен, — шепчет раб на самое ухо.

И я смеюсь.

Я бог, сам Юпитер. Я император. Всего лишь на день, всего лишь фарс — кому знать это, как ни мне. Но все же, капля ургашской крови не дает мне быть до конца человеком. Кому знать, как не мне — я бог!

Моя армия вступает в Илой, проходя в деревянные врата, очищаясь от скверны прошлых побед. Мы вступаем… Большой Цирк, Боариум, Велабр меж крутых склонов Палатина и Капитолия, Илойский Форум и храм Диоскуров… Нет, меня уже давно не повергает в трепет их величие. Я проезжаю мимо. Я вижу узкие грязные улочки, прихотливо петляющие, упрямо карабкающиеся вверх, к роскошным дворцам. Я видел улочки более прямые и чистые, я видел дворцы… я видел многое. Двадцать лет…

Я устал.

Жара. Краска едва не течет по лицу и по спине течет пот. Еще немного, и шерстяная триумфаторская тога промокнет насквозь. Жара и скука. Голова трещит от рева толпы. Скорей бы закончилось…

— Ты смертен, — шепчет раб.

Я киваю — воистину так. Я смертен. Если не жара, то грохот и вопли добьют меня.

Мне еще предстоит заколоть белых быков, как будто без них я пролил мало крови. Не так, все не так. Даже имя мое потом в списках запишут — Олинар Атрокс Кадарский. Буду долго смотреть и не верить — неужели это мое имя? Да, теперь еще и Кадарский, в честь побед в северном Кадаре и Самате. Когда-то я был Олианар Райгак… Совсем чужой триумф.