Елена Асеева - Веремя странствий [СИ]

— Отец… энто Борюша ночью купалси… кады я дозорил.

— А ден ты нонешней ночью дозорил? — перьспросил Былята и покачал главой. — Зане я помню, до полуночи дозорил Щеко, а засим Орёл.

— Ну… Мы с Орлом столковались, — пояснил Крас, и лицо его зараз покрылось крупными, кумачными пятнами, ужотко стыдясь гутареной неправды. — И вон мене пробудил, хотелось рыбки наудить.

— А иде ж рыба тадыличи? — встрял в беседу Сом, да разведя руки у стороны, стал обозревать бережину. — Чавой-то рыбы, я на песьяне не зрю.

— Да, буде вам, — вступилси за робят Сеслав, увидав, як испуганно перьглянулись Борилка и Крас. Да пронзительно громко свистнул, подзывая Щеко и Ратмира, кые стоя по колено в водице озера, посымав с себя рубахи с удовольствием умывались, заметив, — то вернёхонько рыба уся вуплыла. А Борюша жёлал её изловить одевшись, да не смог… да? Сице, я калякаю Борюша? — закончил вон молвь, обращаясь к мальчику.

— Агась, — чуть слышно прошептал отрок, у душе мучаясь, шо приходитьси врать. Сеслав, широкось осклабилси, посотрел на загрустившего мальчишечку, и неторопливо поднявшись на ноги, направилси к деревцу раскидистой ивы, на ветвях которой висели сушившиеся вещи Борила, кем-то тудыка пристроенные. Воин снял с ветвей обсохшу рубаху и штаны, да вернувшись к костерку, протянув их мальчику, сказал:

— Ну, раз… агась. Тады Борюша ты одёжу бери, одевай и больче ночами не купайси, да рыбу не лови… Места туто-ва не жилые… и отродясь здеся никтой не жил, а посему ночами вопасно у таких озёрах купатьси, занеже можно утопнуть.

— Добре, — усё также тихонько вответил отрок, и, высвободив руку из охабня, ужесь оголив право плечо, принял протянуту ему суху одежонку. Таче Борила поспешно скинув с себя охабень, принялси одеватьси. Он натянул на собя штаны, рубаху, обернул ноги у суконки, и, всунув их в сапоги, связал на них упереди снурки тугим узлом, абы обувка плотно дёржала голень. И напоследок опоясал свой крепкий стан плетёным поясом. Да тадысь тока шагнул к обчему котелку, каковой старшие сняв с огня, установили на песочке, и ужотко округ него усе разместились, ожидаючи Орла да Борилку. Сын ваяводы Мстибога, меже тем, медленно подымалси с оземи, по-видимому, сумлеваясь, шо гроза миновала и ему, за проступок, не попадёть. А поелику вставши на ноги, вон слегка размял, затёкши от сна, плечи и глянул сначала на мальчонку, торопившегося с ложкой к котелку, посем на Гушу, продолжающего сидеть на прежднем месте, иде из травы был добыт не дожёванный жук, да тяперича вяло и как-то оченно тихо перемалывающийся в шишугинском рту. За трапезой, властвовало безмолвие, слыхалось лишь бульканье ложек о густоватое варево, крутящееся унутри котелка. Усе быстро насыщались горячей похлёбкой, потомуй як утро уже зачалось, солнечные лучи озарили тёмно-жёлтые воды озера, песьян, лес и надобно було отправлятьси у путь. Потому скоренько опустошив котелок, да заев горячу похлёбку печёной рыбкой, которую Сом, Щеко и Ратмир ранёхонько утречком выловили в озере и вона от них никудысь, ни уплыла, воины направили свову поступь к водице, шоб обмытьси пред дороженькой да прополоскать от остатков итьбы посуду. Борила и Гуша расположились за костерком, усевшись на узкий у обхвате ствол поваленного дерева, и шишуга, каковой николи ни жамкал похлёбку, но от печёной рыбки не вотказывалси, ноне с огромной радостью, суетливо поедал чёрный хвост допрежь широкого и жирного увальня карася. Гуша вкушая рыбу жёвал у ней не токмо мясо, кости, но и чёрную запёкшуюся у углях чешую. И уся эвонтова мешанина страшно громко хрустела у него во рту, а вуттопыренная уперёд нижня губа казала усе прелести перемалывания пищи. В силу энтого Гуше снедь давали опосля всех, непременным образом оставляя евойну долю. Борилка сидючи обок шишуги, малеша повернув главу, да скосив очи, глядел як тот пережёвываеть бело мясо и кости вкупе с чёрной чешуёй. Из уголков Гушиного рта на подбородок текли густыми потоками чёрны слюни, а бледно-буроватая кожа лица была усплошь измазанна полосами, оставшимися от древесного угля.

— Ох! Гуша… ну, вот прав дядька Сом, — не выдержав такого грязнульку подле, молвил малец. — Ужесь посотришь як ты ишь… и больче не захочитси той рыбины в роть класть. Борила поднялси со ствола древа, да обогнув продолжающего шамать шишугу, на миг задравшего головёшку и зыркнувшего глазьми у направлении мальчика, подбрёл ко своим вещам и начал вукладывать свёрнутый охабень у котомку.

— Сё ж…, — на чуток прекращая перемолку карася, утирая своё замарашкино лико, не мнее чёрной ладонью, ответствовал шишуга. — Ты, Болилка и не сотли на миня… коли я плохо им… сё сотлить… ласстлаиватьси… Ни полть сиби аппитит… Я ж ни заставляу сотлить…Мы утак оси шишуги… уси идим… си… и я, и цалёк Кулыпа, и жина цалька. Энто у нас сици плинято исть… Кто значить сист быстло и колошо… тот цалёк на год… кто значить и кости, и лапки, и шкулку… усё сист и ни чё ни оставить.

— Ты, наверно, усё времечко царёк у тех шишуг и есть, — негромко подметил возвернувшийся от озерка Сеслав и перьдал мальчоночке евойную, обмытую у водице ложку. — Занеже ты, я гляжу, перемалываешь усё, будто мельничны жернова.

— Нить, — протяжно вздохнув изрёк Гуша и сглотнул то, чавось держал за правой щекой. — Я николи цальком ни был… оно ак ни могу я изий исть с колуками сразу… Уз вони так колко колутси… потому як никак цальком ни стану и жинку ни выбилу… Кто з за мини подёть коли я колуки не могу пилиживать.

— Ну, ничевось, — загутарил Сеслав и бодренько похлопал горемычного шишугу по плечу, вуставившегося у озёрну гладь и часто… часто заморгавшего, словно подавляющего слёзы. — Вот ты возвернёшьси из Торонца и станешь доблестным воином… и тадысь усяка шишугушка почтёть за честь выйти за тя замуж… А тяперича ты подымайси, да сходи вумойси, вжесь неможно таким замазулей ходють, зверьё аль духов таким чернющим лицом можно и до смерти перьпугать. Гуша вдругорядь горестно вздохнул, не дюже— то надеясь, шо после Торонца вон станеть воителем да обженится. И хотя он вельми редко вумывалси, да и купалси не чаще, но на энтов раз послухалси Сеслава и покуда воины тушили костры, засыпали пепелище песком, и собирались у стёжку, пошёл к озеру да вобмыл свово чумазое лико. Кады шишуга вернулси, песьян казал чистоту, котомки, туло, луки были закинуты за плечи и Гуша на энтот раз не пущенный уперёд, а поставленный шагать следом за Борилой, тронулси у дальню дороженьку сообща со ставшими ему нонче близкими соратниками. Былята повел усех на восход могутного Бога Ра. Пройдя прямёхонько по бережине озера, вони дошли до вытекающей из него речушки узкой да неглубокой, кою удалось перьйти у брод по каменьям, да упавшему стволу древа, ано не разуваясь. А опосля направились повдоль левого брега речушки. Тока реченька вмале резко свернула управо, и, попрощавшись с путниками, убёгла своей стёжкой. Странники же продолжили итить на всток. Почти увесь день, продвигались по тому же чернолесью, идеже берёзы, осины перьмешивались деревами липы, граба, лещины, бружмеля, зимолиста. Сё чаще и чаще появлялась чёрноствольная ольха, вона росла редковатыми полосами, а местность кругом стала нанова овражистой со пологими, низкими буграми, меж которыми скапливалась водица. На поверхности тех источников переплетённые корневища трав, покрытые свёрху зелёным мхом, образовывали нещечко в виде наста, столь плотного, шо глядючи на него хотелось ураз по нему пробежатьси. Токась такой наст лишь чудилси плотным, вжесь ступать на него было вопасно, оно як мгновенно моглось уйти под воду. Ко вечёру бугры закончились, вид оземи стал паче ровным и плоским и ужотко тадыличи показались те самые болота у народе прозванные верховыми, потомуй как вони питаютси лишь за счёт дождей, и вода в них стоячая, на вкус кислая. Земли те были покрыты сплошной полстиной мхов тёмно-бурого, да дивного искрасна-черноватого цвета.