Анна Алмазная - Его выбор [СИ]

— Дыши, мальчик, — прорвался через огонь голос целителя, и мир вокруг вдруг вспыхнул красками и запахами.

Все осталось прежним: и льющийся через окна свет, и едва слышный перезвон хрусталя, и блеск паркета. И запах крови, тревожащий ноздри, никуда не делся. Зато дышать было так приятно, хорошо. Лежать вот так — хорошо.

Глаза опекуна вновь вспыхнули синим, и пятна крови исчезли, а через распахнувшиеся окна ветер принес запах листьев и земли.

— Ты… — медленно поднялся Арман.

Тело слушалось неохотно, не верило еще, что может вот так двигаться и не быть наказанным болью, туника, недавно рваная и пропитавшаяся кровью, была вновь целой. И окна, подчиняясь магии Эдлая, с глухим стуком захлопнулись, и лязгнули, опускаясь, задвижки.

— Ты… — Арман сжал кулаки и направился к опекуну. — Как посмел?

— За глупости надо платить, Арман, скажи спасибо богам, если отделаешься в следующий раз так легко.

— Перед всеми меня выпорешь?

— Я никогда этого не сделаю, — так же ровно, как неразумному ребенку, ответил Эдлай. — Твои промахи и твое наказание — это то, что навсегда останется между нами.

— Ненавижу! — взвился Арман. — Ненавижу тебя!

— Сегодня за свою ошибку поплатился ты. В следующий раз поплатится кто-то другой. Помни, Арман, будет хуже.

Хуже? Арман не слышал. Он вылетел из залы, промчался по сети коридоров и вновь выскочил на тренировочный двор. Он выхватил у следовавшего за ним слуги меч и набросился на стоявшего в окружении дозорных старшого. Крепкий, совсем еще молодой Люк встряхнул каштановыми кудрями и, улыбнувшись, плавно ушел с линии удара, высвободил из ножен собственный клинок:

— Кто же тебя так разозлил, Арман? — лучезарно улыбнулся он, скидывая на песок плащ. Стоявшие за его спиной дозорные понимающе хмыкнули, отходя в сторону. — Обычно ты спокоем и холоден. Помни, ярость не всегда помощник в битве.

Арман вновь напал и сам не заметил, как оказался на земле. Протянутая рука, смешок в прищуренных глазах дозорного, захлестывающая разум ярость… и вновь купание в пыли. Так часто, как в тот день, Арман никогда не проигрывал. И лезвие целовало горло, и глаза молодого сильного старшого, блестели сочувствием. Жалеет? Армана жалеют?

Он успокоился, лишь когда солнце опустилось за деревья, а тяжело дышащий старшой протянул ему фляжку с вином.

— Мне нельзя пить, — сказал Арман.

— Сегодня все можно.

— Где Эдлай?

— Разве архан тут был? — искренне удивился старшой. — Жаль, что я не успел с ним перекинуться парой слов.

Арман зло оттолкнул фляжку и убежал в поместье, стремясь как можно скорее поговорить с опекуном, высказать ему все, что на сердце. Но слуги тоже не знали, куда делся Эдлай, и был ли он тут вообще.

Арман пытался объяснить, расспросить, но рожане шарахались от злого арханчонка, как от зачумленного, падали на колени и чуть лбы о пол не разбивали. Боялись. Поняв, что ничего он от них не добьется и Эдлая сегодня не увидит, Арман зло махнул рукой и сдался.

Ему надо успокоиться. Прямо сейчас. Боги, ему всего тринадцать, а его все боятся! Арман нервно засмеялся, влетая в спальню, и чуть не сбил с ног стоявшую у самых дверей бледную девушку, чуть старше его самого, с огромными, ярко-синими глазами и круглым, симпатичным личиком, обрамленным шоколадными кудряшками:

— Мой архан, — сказала она, поставив на стол у окна поднос с холодным мясом и еще теплым хлебом. — Вы сегодня совсем не ели…

Младшая, любимая дочурка управляющего, ласковая и нежная, как говорили в поместье, излишне разбалованная для рожанки.

— Боишься, что похудею?

— Боюсь, что захвораете, мой архан, — мягко поправила девушка и улыбнулась так тепло, так спокойно, что обида на опекуна как-то сама собой отхлынула.

Осталась только она. Ее поблескивающие глаза, пушистые волосы, тонкие руки с едва светящимися желтым татуировками на запястьях. Рожанка, одернул себя Арман.

— Ступай, — отрезал он, выкидывая из головы ненужные мысли.

Девушка поклонилась, исчезла за дверью, но ее едва ощутимый аромат, сладкий, нежный, остался.

Арман облизал внезапно пересохшие губы. В последнее время его преследовали запахи и звуки, которых он раньше не замечал. Он мог, не оборачиваясь к двери, узнать, кто вошел в комнату, даже если видел человека всего лишь раз. По звуку шагов, по запаху, по особой манере дышать, Арман и сам не знал. Эдлай говорил, что так должно быть, смотрел на воспитанника как-то странно, наказал каждое утро заваривать Арману какое-то зелье со сладковатым, дурманящим привкусом и попросил писать обо всем, что будет тревожить.

Обо всем. Как же. А теперь порка, да?

Арман подошел к столу, вслушиваясь во вздохи дома, в скрип старых, тщательно выскобленных половиц под ногами, в шепот ветра за окном. Так ли уж хорошо оказаться не таким как все? Быть лишенным друзей, шалостей? Слушать, как смеются за окном, играя в салочки, дети рожан, издалека наблюдать за деревенскими праздниками?

Он и сам бы прыгал через костры, танцевал до одури в ворохе летящих в небо искр, гонял по полю горящие колеса, но стоило ему появиться перед деревенскими, как веселье затихало, рожане плюхались на колени, излучали дикий животный страх, от которого выворачивало.

Нет, его уважали. О нем заботились, любые его приказы исполняли беспрекословно. Но разве это главное?

Не в силах больше выносить полумрака, Арман зажег свечу, и изменчивый свет наполнил жизнью спальню — обитые золотистой тканью стены, кровать под тяжелым, цвета гречишного меда, балдахином, украшенный инкрустацией березовый стол у окна, на котором, рядом с алеющими в вазе ветками рябины, стоял принесенный девчонкой поднос. И сразу как-то наполнился слюной рот, и забурчало недовольно в животе, напоминая, что ел Арман в последний раз утром. И о служанке вспомнилось иначе, с благодарностью. Как ее звали-то? Аринка, вспыхнуло вдруг в памяти нечаянно услышанное имя.

Наскоро поев, Арман наконец-то понял, как отомстить опекуну. Взяв свечу, он зло толкнул боковую дверь и вышел в кабинет. Желтые всполохи полоснули по задернутым гардинам, дохнул в лицо ненавистный запах бумаги и чернил, через приоткрытое окно рвался внутрь влажный ветер. Арман поставил свечу на стол и подошел к камину. Он осторожно снял с полки плоскую шкатулку из мореного дуба и положил рядом со свечой.

Он мягко провел кончиками пальцев по рунам на стенках, почувствовав знакомое жжение. Магия узнавала хозяина, руны вспыхнули синим, едва слышным щелчком отозвался внутри механизм, и крышка медленно поплыла вверх, открывая обитое бордовым бархатом нутро. Арман отвернулся, отказываясь верить: внутри шкатулки белела очередная стопка бумаг и писем.

Эдлай свихнулся? Вообразил, что Армана сломал? Что воспитанник станет пай-мальчиком? Видят боги, этого не будет!