Анна Алмазная - Его выбор [СИ]

Армана чуть не вырвало, но, преодолев тошноту, он пополз к коню. Колючий ежевичник оставлял на ладонях глубокие царапины, но Арман смотрел на Вороного, замечал только его.

Конь слегка приподнял голову, в агатовых глазах его промелькнула смесь любви, радости и… надежды.

Арман взвыл от бессилия. Людей лечит магия виссавийцев, животные же…

— Прости, — прошептал он, доставая из-за пояса кинжал.

Он успокаивал, хотя самого было в пору успокаивать. Он шептал в бархатные уши ласковые слова, гладил вздымающийся в такт дыханию круп, перебирал пальцами блестящую, ухоженную гриву. Ну почему? Арман уткнулся носом в шею Вороного и вдохнул его тяжелый запах. Он вновь зашептал что-то нежно, сжал пальцы на рукояти кинжала и вдруг остро понял, что медлить нельзя. И как ни тяжело…

Несмотря на дрожащие пальцы, перерезать горло удалось с первого раза. Может, просто хотелось быстрее закончить? Чувствуя, как опаляет ладони теплая кровь, Арман продолжал что-то шептать, смотря в тускнеющие глаза Вороного, гладил его бархатную морду, успокаивал. Рыдать он будет потом, сейчас проводит друга за грань ласковыми словами и улыбкой.

А дальше Арман не помнил — просто в один миг залитый солнцем мир изменился, звуки, запахи стали ярче, резче. А потом все будто укуталось шалью сна. Холодила лапы вода в ручье, оглушающе горько пах багульник, желтыми звездами горела меж золотарника лесная груша.

Арман ошалел от нового мира, он бежал и бежал, сам не зная куда и зачем. Он несся по усыпанному ягодами брусничнику, по влажному мху, по высокой, по самые плечи, осоке. Он забыл кто он и зачем, он наслаждался бегом, отдавшись во власть бушующего золотом леса.

Он был голодным, безжалостным зверем. И он убил. И насладился последним писком зайчонка, хлынувшей в горло, казавшейся столь вкусной кровью. И ему было мало, но желание бежать оказалось сильнее.

А потом был залитый лунным светом лес и седые лучи, путающиеся в покрывающих землю листьях. Ударил в нос острый запах влаги, серебрянной скатертью развернулась гладь лесного озера. Тихо шелестел камыш, стоял по колено в воде человеческий детеныш, тянул тяжелые от запутавшейся рыбы сети. Хрустнула под лапами ветка и детеныш вздрогнул, воровато обернулся, а, увидев Армана, вдруг засмеялся.

— Голодный? Зверь.

Зверь. Арман теперь зверь. А перед ним детеныш, кровь и плоть. И мясо, много мяса. И желание броситься в воду, добраться до мягкой плоти, вонзить клыки в беззащитное горло.

Только человек внутри, испуганный и беспомощный, тихо шептал: «Нельзя». Да и детеныш-то не простой был, не боялся, хотя и должен, смотрел приветливо, выпутал из сети оглушенного болью и страхом окуня и кинул его под лапы Армана.

Рыба дернулась, белое влажное брюхо блеснуло в лунном свете, и Арман, не спуская взгляда с человека, прижал ее передней лапой, нагнулся и вонзил зубы в нежную плоть.

Зайчонок был вкуснее. Человек в воде, которого Арман все так же не отпускал взглядом, наверное, тоже. Но и рыба сейчас казалась изумительной.

— Странный ты, зверь. Никогда таких не видел, — сказал человек, забыв вдруг о сетях и направившись к берегу.

Арман оставил недоеденную рыбу, прижал уши, опустил голову и, рыча, начал пятиться к лесу. Он и сам не знал, чего боялся. Сам не знал, почему не прыгнет на глупого, лысого детеныша, не рванет ему клыками горло, наслаждаясь теплой нежной кровью.

— Не бойся.

Это тебе надо бояться!

— Зверь, прекрасный зверь…

Издеваешься?

Взгляд, отразивший лунный свет, был нежным, каким-то тоскливым. И протянутая ладонь — такой хрупкой. Перекусить — раз плюнуть. И руки, обнявшие шею — такие ласковые. И человек внутри шепчет все громче, оглушающее громко.

— Ты ведь человек, — прошептал мальчик, и зверь ушам своим не поверил. — И тоже боишься… не бойся.

Он еще долго говорил, Арман слушал. Не все понимал, но слушал. Шептал рядом камыш, ласкали песчаный берег волны. Хорошо… спокойно… как давно не было спокойно. И уже не хотелось убить глупого человечка, хотелось приластиться носом к его ладоням, лизнуть желтый узор татуировок, довериться, как никому никогда не доверял. И просто… выплакаться?

Мир вновь мигнул, подернулся дымкой боли. Резанули по глазам лучи уходящей за лес луны, будто погасли запахи, утихли звуки, и шелест камыша больше не казался оглушающим.

Арман вновь был человеком, лежал на мягкой прибрежной траве, свернувшись клубком, а мальчик-рожанин все так же сидел рядом и успокаивающе гладил его по волосам:

— Мой архан.

Дерзкий, непростительно дерзкий. Одного с Арманом возраста, босой, в одной залатанной тунике до середины бедер.

— Все хорошо.

Хорошо? Арман прикусил губу, посмотрев на мальчишку. Потом схватил его за руку, крепко, и прохрипел:

— Как ты узнал, что я не зверь?

— Я… — мальчик опустил взгляд.

Да и так понятно, как. Арман еще зверем почувствовал — маг. Слабый, а все же маг. И опять рожанин. Отдать бы его жрецам, да вот только… Арман выпустил запястье мальчишки. Сам-то чем лучше?

— Уходи! — приказал Арман. — Забудь, что видел!

— Сгинешь тут один! — испугался неверия мальчика.

Арман тихонько засмеялся. За него боится, не за себя. Как можно быть таким глупым?

— По моему следу идут собаки, — пояснил глупцу Арман. — Не слышишь? Свора совсем близко, сейчас тут будет дозор. Мне ничего не сделают, а ты… рыбу ведь у архана воровал, правда? Еще и маг. Умереть хочешь?

Мальчик смутился, опустил взгляд. Не хочет.

— Иди! — приказал Арман, и тут же, сам не зная зачем, добавил:

— Будет совсем худо — приходи в мое поместье. Арманом меня зовут. Я добро помню. А будешь болтать о том, что видел…

— Я никогда, — испугался мальчик. — Никогда тебя не предам!

Арман поверил. Выдавил еще раз:

— Иди, — и поспешно встал на четвереньки.

Его долго и мучительно рвало съеденной рыбой. А когда он очнулся, мальчика-рожанина, на счастье, уже не было рядом.

Обессиленный, Арман перекатился по траве и вновь свернулся в клубок. Он соврал мальчишке, он далеко не был уверен, что ему ничего не сделают, но он подумает об этом позднее. Сейчас его лихорадило. Расцарапанные ладони болели невыносимо, желудок сжимало в комок, горло пересохло, приближающийся лай отзывался в голове набатом боли.

— Арман! — догнал его у края пропасти голос опекуна. — Глупый мальчишка!

Очнулся он поздней ночью, в своей спальне, обессилевший, но все же живой и не в кандалах. Это радовало. Пить хотелось невыносимо… Арман попросил вслух, но, когда его никто не услышал, встал и побрел к столику у боковой двери, на котором обычно стоял кувшин со свежевыжатым яблочным соком. Дверь в кабинет была приоткрыта, оттуда доносились приглушенные голоса, и, прислушавшись, Арман вмиг забыл о жажде: