Марина Голубева - Либерия

— Не ласково что-то встречаете, ребятушки. А я вот болящего пришел проведать.

Отец Паисий прошел на середину избы и хмуро взглянул на старосту. Взгляд у попа был пронзительный и колючий. Лапша поежился, неуютно и жутковато ему было от этого взгляда, словно в груди разрастался ледяной колючий ком. Но через минуту глаза священника потеплели, он удовлетворенно хмыкнул и присел за стол.

Из-за занавески бесшумной тенью выскользнула Катерина, поклонилась отцу Паисию.

— Здрав буди, отче!

— И тебе не хворать, хозяюшка, — гость ласково улыбнулся, растирая слегка дрожащие руки. — Принесла бы испить чего-нибудь.

— Молочка парного налить, батюшка?

— Можно и молочка, коли ничего другого нет, — отец Паисий хитро глянул на старостиху и подмигнул, но та, потупившись, смотрела в пол и намеков гостя не заметила.

— Браги батюшке принеси, дура бестолковая! — прорычал Лапша. — Что он, дите малое, чтобы его молочком потчевать!

— Делай, как муж велел, бабонька, — кивнул головой священник, но на старосту посмотрел с укоризной.

Катерина принесла запотевший кувшин, разлила брагу по кружкам и, не поднимая глаз, исчезла за занавеской. Отец Паисий проводил ее внимательным взглядом.

— Хорошая у тебя жена, Тишка, послушная да заботливая.

Лапша поморщился, но промолчал, думая, зачем пожаловал незваный гость. Раньше-то избу стороной обходил, а тут, видите ли, его здоровьем озаботился.

Отец Паисий отхлебнул браги, почмокал губами, одобрительно кивнул и припал к кружке, дергая кадыком и блаженно жмурясь.

— Ты, говорят, с полатей неудачно упал, чуть не до смерти зашибся? — поп икнул и вытер с бороды липкие капли.

— Ну… упал, — буркнул Лапша и тоже пригубил хмельной напиток.

— Видать, господь миловал. Вон, гляжу, уже на поправку пошел. Так, стало быть, благодарственный молебен не плохо бы отслужить… Забор-то у церкви совсем покосился, — отец Паисий со значением посмотрел на скривившегося как от зубной боли старосту.

Лапша уж было хотел высказать нахальному попу, что он думает о его молебнах, но в голову пришла интересная мысль, и он согласно кивнул головой.

— А и отслужи, пожалуй. Я уж не обижу.

Митроха даже рот открыл от удивления — такой щедрости от старосты он не ожидал.

— Ты мне вот что скажи, отче, — продолжал староста, — есть ли такая молитва, что от оборотня защитить может?

Отец Паисий хмыкнул, заглянул в пустую кружку и важно сказал:

— Молитва, коли от сердца идет, большую силу имеет. Такая молитва от чего хочешь оборонит. А ты пошто про оборотня спрашиваешь? Али, не приведи Бог, завелся какой супостат?

Лапша замялся, переглянулся с целовальником и, наконец, решился.

— В тот день, когда колдуна жечь хотели, приблудился к нам в село какой-то чужой человек, сербом назвался. Ты-то его, поди, не помнишь — пьян изрядно был.

— Грешен аз, ох грешен, — отец Паисий сокрушенно покачал головой и долил себе браги из кувшина. Староста тоже вспомнил о початой кружке, забулькал, причмокивая. — Это не тот ли серб, по совету которого ты колдуна, вместо того, чтобы сжечь, в баню упрятал?

Лапша поперхнулся брагой, закашлялся, схватившись за грудь, еле отдышался, вытер покатившиеся из глаз слезы и сморкнулся на засланный чистыми половиками пол.

— Да ты сказывай, сказывай, я слушаю, — махнул рукой поп.

— Не знаю уж, как он мне голову заморочил, не иначе колдовством черным, — прохрипел Лапша, не ожидавший от пьяницы-попа такой наблюдательности.

— Так что с сербом-то?

— А вот он и есть оборотень! — выпалил Митроха, которому, видимо, надоели виляния старосты.

— Да ну! — Отец Паисий вытаращил глаза, всплеснул руками, даже рот от удивления открыл. — И как же он перекидывался? Расскажите-ка. Сколько лет живу, а никогда оборотней не встречал.

— Э-э-э… — Целовальник покосился на Лапшу. — Дык, мы не видали как перекидывался… Я только следы волчьи видел около того места, где мы…

— Не балаболь! — староста свирепо глянул на целовальника, тот икнул и прикусил язык. — Как оборачивался не видали, врать не буду, только ко мне он ночью приходил. Клыки у него здоровенные, и глазищи красным горят. Вроде и человек, а облик, все одно, звериный. И не упал я вовсе, это он меня чуть не до смерти уходил.

Увидев, как испуганно вскинулся отец Паисий, Лапша замахал руками.

— Да не кусал он меня, не кусал! Табуреткой в грудь двинул, ровно бык рогами. Думал, уж Богу душу отдам. А как побил, значит, так деньги мои забрал и утек. Митроха, вон, в Москве его видал. Со стрельцами ловил, да не поймал. Говорит, мол, волком оборотился и в лес убежал.

Отец Паисий слушал с интересом, ахал, всплескивал руками, затем задумчиво поскреб жиденькую бороденку и, прищурив один глаз, язвительно спросил:

— А что же за оборотень такой чудной, что тебя, значит, не клыками драл, а табуреткой бил? И, говоришь, не укусил ни разу? Даже, вон, живым оставил, хоть, поди, знал, что ты его ловить станешь.

— Да я сам, отче, удивляюсь. Видно, Господь уберег, не допустил лиходейства.

— Господь?.. Ага, ага… Ну, коли Господь, тогда, конечно… Только сдается мне, что где-то ты, Тихон, брешишь.

— Да ты что! — возмутился староста. — Вот, истинный крест!

Он привычно вскинул руку, чтобы перекреститься, но отец Паисий взглянул на него так, что руку свело, а боль стрельнула от пальцев до самого плеча. Лапша скривился и начал растирать онемевшую конечность.

— Не богохульствуй, Тишка! — рявкнул священник. — И так в грехах как свинья в навозе. В церковь сколь дён не заглядывал?! К исповеди уж, почитай, год не ходил. Над женой изгаляешься. Одну в могилу свел, так за другую принялся? А сколько мирских денег к твоим рукам прилипло? И то, что случайных путников ты обираешь, я тоже слыхивал. А тут, видать, не на того нарвался? Пошел по шерсть, да вернулся стрижен.

Лапша растерянно моргал, пытался возразить отцу Паисию, но только открывал рот, как выброшенная на берег рыба.

— Поделом тебе! — Священник сердито сверкнул глазами из-под нахмуренных бровей. — Это Бог тебя наказывает за грехи твои, за лиходейство. Господь милостив, уж сколько раз он упреждал тебя да прощал. Али ты не понял еще?! Деток, вон, бог не дал — так и помрешь бесчадным. При смерти лежал, да видно снова Бог тебя миловал. А ты все не угомонишься!

Отец Паисий вскочил с лавки, грозно потрясал кулаком и топорщил бороду. Лапше показалось, что щуплый старичок даже вырос, чуть не в потолок головой уперся. Староста сжался, вздрагивая от обвинений попа как от ударов плети. Ему вдруг захотелось спрятаться, забраться под лавку, свернуться там в клубочек, как бывало в детстве, когда буянил пьяный отец.

— Оборотень, говоришь?! — Священник шагнул к старосте, навис над ним, опираясь ладонями о столешницу. — Да, коли и оборотень! Он тебе в наказание за грехи послан, за злодейства да за жадность твою, за бабьи слезы, что из-за тебя, паскудного, пролиты. Бойся теперь Божьей кары да молись! Ты, Тишка и совесть, и Бога забыл, так вот Бог-то о себе и напомнил. От его гнева под лавкой не скроешься.