Джанго Векслер - Тысяча Имен

– Святые угодники, – пробормотал Маркус. – Как это тебя угораздило?

– Мор, – кратко ответил Адрехт и состроил преувеличенно страдальческую мину. – Ты не против, если я присяду?

Маркус кивнул, и Адрехт умостил свою долговязую фигуру возле походного стола. Маркус жестом указал на свой чемодан:

– Хочешь выпить? Вроде бы у меня что-то завалялось…

– Нет, – сказал Адрехт. Лицо его было задумчиво. – Нет, наверное, не хочу.

– Так что же случилось? Мор просто взял и набросился на тебя?

– В некотором роде, – отозвался Адрехт. – Он явился ко мне в палатку и сказал, что в гробу меня видел и что я не заслуживаю такого друга, как ты. – Он слабо усмехнулся. – Все это, само собой, было изложено куда менее пристойно. Высказавшись, Мор схватил меня за грудки и швырнул в палаточный шест, который, кстати говоря, переломился надвое.

– Черт! – Лицо Маркуса потемнело. – Я с ним поговорю. Мне плевать, что он там думает, но это было уже слишком…

– Нет, – сказал Адрехт, – не слишком.

Маркус мысленно выругался. Он все же надеялся, что до этого разговора дело пока не дойдет.

– Понятно. Стало быть, Мор все тебе рассказал.

– Почти все. Остальное я вытянул из Вала. Знаешь, если тебе нужно что-то сохранить в тайне, подумай дважды, прежде чем поделиться с этой парочкой. А еще лучше – трижды. – Адрехт помотал головой. – Почему ты не поговорил со мной?

– Не хотел огласки.

– Не ври.

Маркус поглядел на друга и понял, что недомолвками не отделается. Капитан тяжело вздохнул.

– Не хотел, чтобы ты совершил какую-нибудь глупость.

– Глупость? Например, сам явился бы под арест, лишив тебя шанса подать в отставку?

– Да, к примеру, это.

– Дать уволить себя с позором, вместо того чтобы позволить тебе пойти под расстрел. – Лицо Адрехта окаменело – По-твоему, это глупость?

– Думаю, да. – Маркус наморщил лоб, подыскивая слова. Объяснить это нелегко, но на самом деле он ни на минуту не опасался расстрела. У него не было ни малейшей причины считать, что Янус не доведет дело до расстрела, и тем не менее Маркус был в этом уверен. – Это была не твоя вина. Я пытался объяснить это полковнику.

– И он тебе поверил?

– Не знаю. – Маркус пожал плечами. – Теперь это уже не имеет значения.

– Пожалуй, – согласился Адрехт. И, помолчав, добавил: – Ладно, если для тебя это так важно, знай: ты был прав. Я действительно совершил бы какую-нибудь глупость.

В палатке воцарилась долгая неловкая тишина. Маркус обдумывал, что сказать, но безуспешно, и в конце концов первым прервал молчание Адрехт:

– Ты же знаешь, что ничем мне не обязан. Это было…

– Восемнадцать лет назад, – прервал его Маркус. – Знаю.

И опять наступило молчание. Адрехт вздохнул.

– И что же мне теперь делать?

– То есть? – отозвался Маркус.

– Разве я могу как ни в чем не бывало вернуться в батальон? Полковник предпочел бы от меня избавиться. Мор меня, похоже, ненавидит. А ты… – Он осекся, покачал головой. – По-хорошему мне следовало бы подать в отставку, но после того, что ты совершил ради меня, это выглядело бы, наверное, черной неблагодарностью?

– Не знаю. – Маркус пока не заглядывал так далеко. – Мор рано или поздно остынет. Но, думается мне, ты должен доказать полковнику, что он ошибался.

– Вряд ли мне подвернется такая возможность. Наверняка он приставит меня до конца военных действий охранять отхожие места.

– А вот и нет. – Маркус наконец-то усмехнулся. – Завтра нам предстоит недурная работенка, и тебе отведена в ней важная роль. Точнее говоря, мы будем трудиться бок о бок.

– Вот оно что, – проговорил Адрехт без тени удивления. – И как же так вышло?

– Ты вызвался добровольцем.

– Я так и подозревал. Наверное, все это мне ничуть не понравится?

– Скорее всего, – признал Маркус. – Мне не понравилось.

Винтер вздохнула и потерла уставшие глаза. За то время, пока она работала, фонарь, который стоял на походном столике, начал угасать. Винтер задула его, прибавила на дюйм масла, вывернула повыше фитиль, затем чиркнула спичкой и снова зажгла. В темноте палатки внезапная вспышка света показалась нестерпимо яркой, точно полуденное солнце.

«Что мне и вправду стоило бы сделать, так это поспать», – подумала девушка. Увы, наяву ее преследовали приказы капитана на завтрашний день, засунутые в карман мундира, а стоило Винтер прилечь, как из небытия тотчас возникал осуждающий взгляд зеленых глаз.

Единственным утешением оставалась работа, а уж этого добра, по счастью, было более чем достаточно. Как ни старалась Винтер при каждом удобном случае браться за бумаги, учетные книги роты безнадежно отставали от действительности. Мало того что различные нарушения, мелкие наказания и ежедневные походные отчеты до сих пор ждали, когда их зарегистрируют и снабдят подписью, – она до сих пор еще не оформила надлежащим образом гибель почти трети состава роты. После каждого погибшего осталось какое-то скромное имущество, скрупулезно собранное и описанное Бобби. Эти вещи надлежало продать при первой возможности, а полученные суммы передать родственникам убитых вкупе со стандартным армейским пособием.

Горестное чтение представляли собой эти списки. Винтер постучала карандашом по строчке, которая гласила: «Один медальон либо амулет, бронзовый, содержит миниатюру молодой женщины. Качество посредственное. 2 ф. 6 п.». Винтер задумалась, была ли неведомая женщина женой убитого, любовницей или неким предметом братской любви. Затем раздраженно отшвырнула карандаш и откинулась назад, опираясь на локти. Глаза, зудящие от усталости и едкого дыма, наполнились слезами.

– Тебе нехорошо?

Голос принадлежал Феор – кроме нее говорить по-хандарайски здесь было некому, – но Винтер все равно вздрогнула. Девушка вела себя так тихо, что можно было легко забыть о ее существовании. Она лежала на животе, на второй койке, которую выклянчил у квартирмейстера Графф, и читала при пляшущем свете фонаря Винтер. Если бы не шорох, с которым время от времени переворачивалась очередная страница, девушку можно было бы принять за диковинного вида изваяние.

– Нет, – ответила Винтер, украдкой смахивая слезы. – То есть да, но не так, как ты думаешь. Просто устал.

– Твое усердие достойно похвалы, – заметила Феор. Порой ее голос звучал настолько торжественно, что Винтер могла поклясться, что девушка шутит, – однако на лице хандарайки никогда не появлялось даже намека на юмор.

– Извини. Я. наверное, мешаю тебе уснуть.

– Ничего страшного. У меня тут нет никаких дел, поэтому я могу спать, когда захочу.

Со сломанной рукой Феор не была в состоянии ставить палатки, стряпать, чистить оружие или стирать форму. Большую часть времени она, закутавшись в белый балахон, брела по дороге вместе с квартирмейстерской командой и другими лагерными слугами. Когда объявляли дневной привал, Графф отводил ее в палатку Винтер, и Феор находилась там безвылазно до самой темноты. Во время ужина Бобби или Фолсом приносили ей поесть.