Михаил Казьмин - Дочь лесника

Ясное дело, лейтенант Киннес и Николай периодически углублялись в обсуждение вопросов чисто армейских. Сколько платят денег, как организована кормежка, не сильно ли достают особо одаренные солдатики и любимое начальство, и все прочие животрепещущие для служивых проблемы... Иногда приходилось вмешиваться, вопросами не в тему напоминая, что тут еще и трое людей сугубо штатских, в том числе дама, иногда это не помогало и увлеченных друг другом собеседников отсылали в курилку, но от скуки господин лейтенант нас избавил.

Еще одним действенным средством против зеленой тоски были остановки, впрочем, не особо частые. Мы выходили подышать свежим воздухом и паровозным дымом, с интересом разглядывали станционную жизнь. Жизнь эта, конечно, от привычной мне по моим многочисленным железнодорожным путешествиям отличалась, но не настолько уж и принципиально. Так же продавали прямо на перронах всяческую готовую снедь, разве что толпились такие торговки исключительно у вагонов третьего класса, обделяя своим вниманием пассажиров первого и второго классов, но эти-то в вагоне-ресторане кушали. Однако же во время довольно длительной стоянки, когда тендер грузили углем, Киннес утащил нас в ресторан станционный, и не зря - там все оказалось заметно дешевле, чем в поезде.

Благодаря лейтенанту мы получили представление не только о здешнем общепите, но и об имперских деньгах. Валютой Империи был ласс, делившийся на сто локси. Казалось бы, все просто и знакомо, но именно что казалось. Потому что почти все монеты имели свои названия, и их приходилось заучивать. А то, например, красуется на монете надпись 'полуфриск', так поди догадайся, что это двадцать пять местных копеек, то есть локси. Особо изощренным издевательством смотрелись монеты, по своему достоинству в схему 'один - сто' вообще никак не вписывающиеся, да хотя бы те же золотые полукройсы, кройсы и двойные кройсы, равные соответственно шести, двенадцати и двадцати четырем лассам. И это при том, что десятилассовые золотые червонцы, то есть, конечно же, ринты, тоже присутствовали. Черт ногу сломит! Хорошо хоть, бумажные деньги, пусть у нас их пока еще не было, здесь имели ту же стоимость, что и серебро с золотом. А то из нашей истории я что-то такое помнил про разный курс монет из драгметаллов и бумажных ассигнаций.

Так или иначе, любая дорога где-то заканчивается. В положенное время наш поезд прибыл на Западный вокзал имперской столицы, и пришло время прощаться с лейтенантом Киннесом. Грустно было, что тут говорить. Еще один наш знакомый в этом мире остался в прошлом, и мы снова оказались одни, и снова вокруг нас все было непривычным, новым и, чего уж скрывать, чужим.

Выбравшись на привокзальную площадь мы, наконец, увидели настоящий город. Коммихафк тут и рядом не стоял. Уж не знаю, располагался вокзал близко к городскому центру или огромные здания, окружавшие широкое пространство площади, построили специально для того, чтобы все приезжие сразу могли оценить масштаб и величие имперской столицы, но мы оценили. А трамвай, настоящий трамвай, под аккомпанемент легкого грохотания разворачивающийся с присущей только этому транспорту корабельно-танковой грацией, нас поразил в самую пятку. Минут пять, наверное, так и стояли, ошарашенно озираясь, пока не вспомнили прощальный совет лейтенанта Киннеса и не начали высматривать человека в голубом мундире и желтом кепи - полицейского.

Немолодой уже блюститель порядка, хоть и удивился нашему виду, на вопрос, как нам попасть по адресу на показанном ему конверте, отреагировал четко и по-деловому. Поинтересовавшись, найдется ли у нас пятнадцать локси, и получив утвердительный ответ, он просто махнул рукой, подзывая извозчика. Полицейский быстро растолковал водителю кобылы, куда даме и господам надо, строго внушил ему, что рассчитывать он может именно на пятнадцать локси и заверил нас, что все будет в лучшем виде. Разместившись попарно друг напротив друга в открытой коляске, и немного поеживаясь от свежего осеннего ветерка, мы поблагодарили столь предупредительного постового и отправились в путь. Головами мы безостановочно вертели всю дорогу. Все вокруг было интересно - и дома, даже при пяти или семи этажах казавшиеся куда выше, и двух-трехэтажные особняки, прячущиеся за ажурными коваными оградами, и широкие улицы, полные всевозможных повозок, и тротуары с разнообразно одетыми пешеходами, и уличные фонари, и вывески, и все-все-все, что в своем единстве называется коротким и емким словом 'город'. Где-то через полчаса такого верчения головами мы оказались у цели - имперского министерства внутренних дел.

Как и положено столь важному учреждению, здание внушало что-то среднее между почтением, восхищением и некоторым страхом. Это у меня-то, человека, выросшего в столичном мегаполисе и привыкшего к шедеврам и провалам архитектуры времен куда более развитых строительных технологий! М-да, представляю, как это действует на местных...

Имперская бюрократия, как и в Коммихафке, действовала отлажено и безукоризненно. Поданный в окошко для приема корреспонденции конверт практически сразу привел в движение качественно изготовленные и хорошо смазанные шестеренки бюрократической машины. Даже если учесть, что телефонов тут нет и связь между кабинетами министерства держится на плечах и ногах курьеров, ждать нам пришлось недолго. Буквально минут через пятнадцать к нам вышел молодой человек в сюртуке кирпично-красного цвета, поинтересовался, имеет ли он честь видеть господ с рекомендательным письмом из Коммихафка, внимательно, но быстро просмотрел наши бумаги и предложил следовать за ним.

Господин Стеннерт, капитан-советник особого департамента министерства внутренних дел, сидел, нет, не сидел, а восседал за массивным столом под портретом императора. Да, императора - чей же еще портрет мог тут висеть?! Мне лично портрет понравился. Уж не знаю, каков его величество в жизни, но в официальном изображении смотрелся он более чем внушительно, хоть и весьма молодо - лет на тридцать. Сначала, конечно, я обратил внимание на мундир. Да, как и в нашем мире, здешний монарх по моде, заведенной уж не знаю кем на Эрассе и прусским королем Фридрихом-Вильгельмом Первым на Земле, носил военный мундир, украшенный знаками высших степеней орденов Империи. Но, как говорится, не мундиром единым... Лицо императора было тоже под стать должности - умное, в меру строгое и решительное. Художник изобразил императора с таким расчетом, чтобы зрителю казалось, будто монарх внимательно смотрит прямо на него и строго вопрошает: 'А ты что сделал для блага Империи?'.

Сам господин Стеннерт выглядел, ясное дело, не настолько величественно, но тоже серьезно. Как и император на портрете, первое впечатление на меня он произвел мундиром - голубым с серебряным шитьем на воротнике и рукавах. Затем, положив на стол бумагу, что читал перед нашим приходом, капитан-советник явил и свое лицо. Невыразительное гладко выбритое лицо, по которому и возраст-то толком не определишь. Зато глаза... Глаза капитана-советника смотрели куда более внимательным взглядом, чем даже у нарисованного императора. Да уж, этот господин общих вопросов задавать не станет, его вопросы будут очень даже конкретными.