Сергей Листвин - Нимфа западного ветра

Мир выцвел и посерел. Адам, с удовольствием наблюдавший красочное преображение его спутницы и ресторана, вздохнул и открыл меню. Он заказал осьминогов на гриле и местное белое вино. Ему нравилось пить местные вина, они везде немного разные. Разные страны, разный виноград, разные люди. Иветт выбрала пасту с моллюсками и согласилась на белое.

— Чуть-чуть, — сказала она.

Пока повар готовил заказ, на город опустились сумерки. Тени стали глубже, в них появилась синева, и наконец наступило зыбкое равновесие между светом и темнотой, когда сидеть без света уже вроде бы не комфортно, но зажигать его ещё не хочется.

Цветы, закрывавшие почти весь фасад соседнего дома, приобрели предельно насыщенный оттенок фиолетового. Прохожие останавливались и любовались ими, небольшая площадь постепенно заполнялась народом.

— Это место — как сон о рае, — сказал Адам. — Не сам рай, а зыбкое воспоминание на грани сна и бодрствования, когда кажется, что вот-вот тебе откроется что-то прекрасное. Жаль, я всегда засыпаю в этот момент.

— А вы — поэт, — сказала Иветт, как-то по-новому посмотрев на Адама.

— Что вы, я — прозаик, — отшутился он.

По всему побережью загорались огни. В ресторанах, отелях, на частных виллах. На востоке засветилась горсть светляков на пляжах Анди. Подошёл официант, зажёг свечи и открыл вино.

— За знакомство? — предложил Адам.

— И за поэзию! — согласилась Иветт.

Звякнули сдвинутые бокалы.

Они ели осьминогов и моллюсков, маленьких рыбок в белом терпком соусе, разговаривали, пили вино, а потом опять разговаривали.

— Что-то мне дало в голову, — сказала Иветт. — Давай выпьем кофе?

Адам не заметил кто первым сказал «ты», это получилось как-то само собой.

Она подняла руку, подзывая официанта:

— Маленький капучино с ванилью, пожалуйста.

— А что желает месье? — спросил официант, бросая любопытные взгляды то на Иветт, то на Адама и как будто чуть улыбаясь уголками губ. С этой полуулыбкой невинный вопрос звучал двусмысленно.

— Месье желает того же, что и мадемуазель, — ответил Адам.

— Отличный выбор, месье.

Официант подошёл к стойке, сказал что-то бармену, тот улыбнулся, клацнул металлом, заряжая кофемашину, и стал взбивать сливки. Адаму почему-то показалось, что они оба хорошо знают Иветт.

— Прекрасный кофе, — сказал Адам, глотнув из тонкой фарфоровой чашечки. — А ты тут часто бываешь?

— Нет, — ответила она и чуть улыбнулась уголком рта. — Со светской жизнью у меня напряжёнка. Последнее время. А вот писатели, мне кажется, часто ходят по ресторанам. Признайся, ты каждый вечер ходишь с новой спутницей, или с кем-то можно сходить по два раза?

Адам рассмеялся.

— За последний месяц я трижды был в ресторане. Все три раза в компании циничного русского доктора, который не только постоянно глумился надо мной, но и периодически обыгрывал меня в шахматы. А чем занимаешься ты помимо светской жизни?

— По мере сил стараюсь поддерживать природу в порядке. Океан, ветер, лес, даже этот коралловый песок на берегу, всё связано между собой и связано с нами. Когда отравляют океан, я становлюсь немного мертвее.

Адам неопределенно кивнул.

— Думаешь, я преувеличиваю?

— Да нет, почему?

— Думаешь, — констатировала Иветт. — Но это не страшно. Просто ты здесь недавно.

— Просто я ещё недостаточно знаю тебя и не совсем понимаю твои метафоры, — возразил Адам.

Она серьёзно посмотрела на него и спросила:

— А ты правда считаешь, что можно кого-то узнать настолько, чтобы говорить: «Я её знаю»?

— Думал раньше, — ответил Адам. — Теперь — нет. Обычно мы придумываем себе образ человека и видим только его. А реального человека — нет, не видим.

Он чуть не рассказать ей о Касе, но вовремя одёрнул себя: «Боже, что я делаю? Ей же всего лет двадцать с небольшим. Чем я думаю?»

— Что случилось? — спросила она. — У тебя взгляд потух.

Домой они шли молча. Адам чувствовал аромат её духов, тонкий цветочный запах, такой французский и одновременно тропический.

«Иветт», — подумал он про себя.

— Да, — ответила она.

И тогда Адам испугался. Он поблагодарил её за прекрасный вечер и поднялся к себе. Вышел на балкон, поёжился от неожиданно свежего ветра, увидел, как загорелся свет в её гостиной. Он попытался представить, что она делает сейчас за стеной, и ему показалось, что он и правда видит, как она устало садится у двери, расстёгивает и снимает босоножки, проходит к столу, открывает крышку ноутбука, стоит секунду в раздумье, а потом закрывает её и идёт в душ. Когда она скинула свой сарафан, Адам оборвал себя. Хватит. Это уже похоже на подсматривание. Хотя что за глупость, как можно подсматривать через стену и с закрытыми глазами?

Он выключил свет и упал на кровать лицом вниз. Странный день. Но хороший. С этой мыслью он уснул.

Утром Адам с удивлением перечитывал написанное вчера. Стройный, тщательно продуманный план романа накрывался медным тазом. Кажется, именно так выразился доктор Логинов, когда они, собираясь вечером в бар к Юзефу, уже предвкушали очередную партию в шахматы и чилийское вино из винограда Совиньон-Семийон с приятной кислинкой, а в этот момент привезли спортсмена из подопечных Логинова с переломом ноги.

Теперь этот пресловутый медный таз тускло поблескивал нечищеным дном над его книгой. Адам позволил событиям романа развиваться в параллель со своей жизнью. Женщина, очень похожая на Касю, собиралась уйти от главного героя, их отношения остывали и заходили в тупик, но финал Адам хотел переиграть. В конце концов, это его книга, «в этой гостинице я — директор», как говорил герой старого русского фильма. И именно финал первой части ему никак не давался. До скрежета зубовного он пытался разжечь огонь между своими героями, и каждый раз у него выходило до тошноты картонно.

Вчера в неприличном приступе непонятной ему теперь эйфории он написал развязку. Красочно, живо и жёстко, смакуя каждое слово, каждый жест, исполненный честной холодной вражды. Он повторил в книге события своей жизни, заострив их до гротеска, на время оставив свою мягкую романтическую манеру. Теперь, читая это, он был не в силах отказаться ни от одного слова, не в силах даже чуть смягчить эпизод, чтобы осталась какая-то надежда на примирение и возрождение. Это было живое, настоящее, возникшее в обход его сознательных построений. Идти против этого значило убить книгу. И теперь все наброски для второй части, а это без малого тетрадь, можно отправлять, как говорил тот же Логинов, «в топку».

Адам откинулся на спинку кресла, скрестив руки на затылке и закрыв глаза. За стеной играла музыка. Интересно, Иветт работает где-нибудь? Сидит дома в рабочий день и слушает… кажется, Smokie. Нет, не хочу знать! Никаких деталей, никакой конкретики!