Сергей Листвин - Нимфа западного ветра

— Idź do diabła!

Положил трубку, выдернул телефон из розетки, выпил воды и посмотрел на часы. Было двадцать минут четвёртого. Адам перевернулся на другой бок и закрыл глаза. Дадут ему сегодня поспать или нет?

Кажется, он провалился в беспокойный сон, и ему что-то начало сниться, но его разбудил странный звук. Раздался удар, как будто бульдозер на полном ходу въехал в его дом. Здание тряхнуло, звякнули стёкла, кондиционер пискнул и затих.

«Достали!» — злобно буркнул Адам и натянул подушку на ухо. «Теперь назло не встану, — подумал он. — Провались всё в тартарары!»

Его последнее за ночь пробуждение было самым неприятным. Простыня липла к мокрому телу, голова гудела, дышать было совершенно нечем. Сквозь плотные шторы сочился коричневатый свет. Было непонятно сколько времени. Адам сбросил одеяло, отдёрнул штору и зажмурился — в окно яростно светило солнце. Ну, конечно, 11.45 — самое пекло.

Он открыл балкон, но это не помогло. Наоборот, с улицы как будто вливался горячий кисель. Почему же не работает кондиционер? Адам пощёлкал пультом. Безрезультатно. Свет в ванной не загорался. Так, а вода? Из открытого крана послышалось сипение, упали две капли воды, и всё стихло.

Что за Армагеддон? Пекло, света нет, воды нет. И мерзко так, как давно не было. Он вышел из квартиры и позвонил в дверь Иветт. Она не открывала. Адам подождал несколько минут, позвонил ещё и, не дождавшись, спустился вниз.

— Не скажете, что с электричеством? — спросил он у испуганной консьержки.

— Авария на электростанции, — ответила она. — Месье не слышал взрыва? Вы крепко спите.

— Какое там! — махнул рукой Адам. — А что, электричества нет во всём городе?

— Что вы, месье, почти на всём острове!

Адам присвистнул и стал подниматься обратно к себе.

— А мадемуазель из четвёртой квартиры давно ушла? — спросил он.

Консьержка посмотрела на Адама, как будто он спросил какую-то глупость.

— Она уехала около шести утра, сразу после взрыва.

Увидев непонимание во взгляде Адама, она объяснила:

— Мадемуазель — эксперт по экологической безопасности. — Месье не знал?

Она чуть улыбнулась — одними глазами.

Адам ничего не ответил. Всё-таки любопытство к чужой личной жизни — это интернациональное явление. Знал, не знал, какое ей дело?

В бирюзовой воде лагуны её загорелая кожа, казалось, светилась золотым. Сквозь разрывы туч пробивались солнечные лучи, окрашивающие окрестности в невероятные цвета — штормовой тёмно-синий, огненно-оранжевый, небесно-голубой.

Иветт вышла на берег и упала на белый песок. Адам сел рядом с ней.

— Кажется, ветер стихает, — сказал он.

— Я же говорила, всё связано со всем.

— И что это значит?

Она не ответила, просто тихо запела. Язык по звучанию был похож на французский, но Адам понимал только отдельные слова. Она пела что-то про Мауи, собирающего ветра, ещё про пещеру, и в конце — слово «запирать». Когда Иветт замолчала, стало очень тихо. В первый момент Адам не понял в чём дело, а потом до него дошло — ветер стих полностью.

Иветт развернулась к нему, и Адам увидел в её глазах жидкий янтарь — отблески заходящего солнца. Каштановые волосы — недлинное каре, такое чисто французское. Коралловые губы, смуглая кожа, чуть миндалевидный, не совсем европейский разрез глаз. В ней действительно так много от этих мест, но есть и что-то неуловимо знакомое, как запах жареных каштанов на парижских улочках, как осенняя Варшава, как пироги тёти Баси, с корицей и шоколадом.

— В средние века тебя сожгли бы на костре, — сказал Адам.

Ему нужно было что-то сказать, чтобы его не затянуло безвозвратно в эти жёлтые глаза.

— За что? — удивлённо спросила она.

— За эксперименты с погодой, — ответил Адам.

— Я прочитала твою книгу, — сказала Иветт. — Что порыв ветра по сравнению с созданием миров, с сотворением существ, которых никогда не было, и вот они появились?

Адам не нашёл, что ответить. Так поставить вопрос ему никогда не приходило в голову.

— Мне холодно, — сказала Иветт, — как у тебя насчёт тепла, демиург?

Адам укрыл её своей рубашкой, его руки задержались на её плечах, она чуть наклонилась к нему.

Вкус корицы на губах Иветт закружил мир, как детскую карусель. Адаму показалось, что звучит его любимая песня, и в воздухе пахнет хвоей и мандаринами — запахом праздника.

Зазвонил телефон. Её телефон. Адам понял, что он ненавидит испанский язык, люто, бешено ненавидит незнакомого человека, один звонок которого, всего лишь нажатие нескольких кнопок и пара слов вызвали это выражение лица, которое значит, что у него, Адама, нет будущего.

Он натянул джинсы и стал собираться.

— В чём дело? — тревожно спросила Иветт.

— Всё самое важное в моей жизни случилось, когда ты ещё не ходила в школу. Когда ты получила аттестат, я уже был ходячим трупом. Я не демиург, я — осколок мира, которого больше нет.

— Но у тебя ещё есть время начать всё сначала, — сказала Иветт.

Адам покачал головой и молча пошёл к машине.

Вернувшись к себе, он взял почти полностью исписанный блокнот, пролистал несколько страниц, и со вздохом засунул его в нижний ящик стола. Он открыл тетрадь с набросками, сделанными в Варшаве, и написал:

«Он привык к одиночеству. Он знал, что завтрашний день не готовит ему райских блаженств, страстных безумств и предельно острого ощущения жизни. Но ещё он знал, что завтра не будет мучиться и сходить с ума от боли расставания. Он проживёт тихий и по-своему счастливый день. Он выпьет кофе со Стасем, обсудит новости с пани Войцеховской, напишет десяток страниц, а вечером сыграет с Логиновым в шахматы. Посмотрит на ночь хорошую комедию, что-нибудь из старых фильмов Махульского и уснёт, улыбаясь, счастливый мирным счастьем одинокого немолодого человека».

Под утро Адаму снились кошмары. Что-то зловещее поднималось из недр земли, из океана тянулись гигантские щупальца, по стенам текла черная вода. Он проснулся от шума на улице. Встал, умылся и толкнул балконную дверь. Она поддалась медленно и нехотя. Пол лоджии был засыпан белым коралловым песком с пляжа.

С нехорошим предчувствием он глянул вниз и ахнул:

— Езус, Мария!

Весь пляж до самого горизонта и дома до середины второго этажа были покрыты толстым слоем водорослей — жестких мясистых зелёных стеблей, бурых, похожих на мох, мягких изумрудно-зелёных. Пробивающийся сквозь фиолетовые тучи неживой свет придавал этому буйству морской растительности ещё более удручающий вид.

Адам спустился вниз, подлез под чёрно-жёлтую ленту, растянутую вдоль пляжа и подошёл к двум мужчинам в форме береговой охраны:

— Что это? Ночью был шторм?

— Нет, — неохотно ответил один из них. — Шторма не было. Мы пока сами не знаем, в чём дело. И лучше отойдите за линию, от греха.