Елизавета Дворецкая - Утренний всадник, кн. 1: Янтарные глаза леса

Звенила положила руку на крайний венок из Велес-травы и позвала:

– Зову тебя, Неждан, Догадов сын! Приди ко мне!

Чародейка убрала руку и подбросила еще веток в костер. Пламя взметнулось, под кучей наломанного боярышника затеплился бледный синий огонек. Словно птица, пробравшись меж колючих веток, он взметнулся и погас, рассыпался дождем голубоватых искр. По темной роще над берегом пронесся тихий вздох, черный сокол пал с темного неба и сел прямо на кучу веток, покрытую венком. Порыв ветра ударил пламя костра, огненные языки взметнулись, заплясали, потом снова зашевелились ровно.

– Зову тебя, Домет, Середин сын! Приди ко мне!

Еще один синий огонек отлетевшего духа выбрался из-под земли, еще один черный сокол влетел в круг дрожащего света и сел на предназначенный ему венок. Одного за другим Звенила вызвала духов шестерых кметей. Настал черед седьмого, того самого, ради которого она и отправилась в этот путь.

– Зову тебя, Байан-А-Тан, сын Молнеслава! – произнесла чародейка, и голос ее заметно дрожал. – Приди ко мне!

Дрожали ее руки, бросившие несколько веточек в огонь, – Звенила не имела твердой уверенности, что дух Байан-А-Тана услышит. Ведь половина крови в нем была чужой, куркутинской: после его смерти духи предков по матери пытались утащить его к себе, бились за него с духами предков по отцу. Как знать, кто победил?

– Приди ко мне, Байан-А-Тан, сын Айбики из рода Кара-Минле! – снова и снова звала чародейка. – Проси у Сварога черных крыльев, проси у Велеса черных перьев, лети сюда, приди ко мне быстрым соколом! Братья твои уже здесь, все сидят вкруг огня мертвых и ждут тебя! Приди!

Но тщетно Звенила вглядывалась в черную кучу боярышниковых ветвей, тщетно ловила ухом шум крыльев в ночном шелесте рощи. Шесть черных соколов сидели на венках из Велес-травы, и пламя костра бросало красный блеск на их перья.

– Скажите вы мне, добрые молодцы! – заговорила Звенила, обращаясь к духам. – Где брат ваш Байан-А-Тан? Или чужие духи отбили его, увели в свое надвечное племя? Или дух его летает в таких полях, в таких небесах, что не может услышать мой зов? Расскажите мне, где найти его? Как позвать его?

Черные соколы пошевелились, повернули друг к другу головы, переглянулись.

– Его нет среди нас! – услышала Звенила глухой голос, идущий из-под земли.

– Его нет среди нас! – подхватил другой голос, и теперь даже братья не различили бы, кто из погибших говорит с ними. – Его не было с нами! Его дух не покидал земли! Он шел за нами, но был остановлен. Он остался на земле.

– Он жив? – едва сумела выговорить чародейка, задыхаясь от волнения. На такой подарок судьбы она не смела рассчитывать и боялась разочароваться; ее сотрясала крупная дрожь, голос осел до хриплого шепота. – Он жив?

– Он не шел за нами. Он остался на земле, – повторили духи, и голоса их отзвуками эха догоняли друг друга, как бесконечные речные волны.

И Звенила вдруг схватилась за голову и захохотала. Сначала тихо, потом все громче, бессмысленно, безумно и дико, она хохотала, то склоняясь головой к самому песку, то выпрямляясь, и все ее серебряные подвески в виде лягушиных лапок громко звенели. Взошло красно солнышко на раздолье широкое! Ее душу разрывали бурные вихри: то радость оттого, что она принесет Держимиру такую весть, то гнев. Вышел, выполз черный чужой человек, темнее ночи темной, чернее грязи черной! Звенила не любила Байан-А-Тана, потому что его любил Держимир; она охотно погубила бы его, если бы не боялась его куркутинских духов-покровителей, с которыми ей было не справиться.

– Он жив! – смеясь, повторяла Звенила. – Он жив! Летите! – вскрикнула она и вскочила на ноги. – Летите! Путь ваш волен, как ветер! Летите под белыми облаками, летите под синими тучами, летите через дупло Мирового Дерева, летите через ярый огонь! Летите! Летите!

Чародейка бешено взмахивала руками над костром, кричала и хохотала. Черные соколы один за другим пронеслись над пламенем костра и взмыли в небо. Ворожба Звенилы открыла им путь в Надвечный Мир, который раньше был закрыт для них, не получивших достойного погребения. Им грозило бесконечно маяться под темной землей, пока не сгниют и не рассыплются шипы боярышника, но и потом темными тенями бродили бы они по земле, подстерегая неосторожных путников. Теперь же им открылась дорога в Небо, где ждут их предки, и не раз еще они вернутся в грохоте гроз и в вихрях бурь, погонят крыльями дождевые облака на поля родного племени. Летите! Летите!

Накричавшись, Звенила упала возле угасающего костра и затихла. Огонь догорел, и стало видно, что воздух и небо уже не черные, а серые. Одна из самых коротких ночей в году кончалась.

Чародейка поднялась, медленно, нашаривая дрожащими пальцами, как слепая, собрала венки и опустила их в Истир. Священная река подхватила венки и понесла – туда, где земля сливается с небом, где лежит Надвечный Мир, обиталище умерших. Сумерки таяли, а она все сидела над водой, бессильно свесив голову.

Из-за деревьев на опушке показался Озвень. Издалека оглядев чародейку, он несмело подошел. Воевода очень боялся нарушить ворожбу и тем навлечь на себя неведомые беды, но еще больше ему хотелось поскорее узнать, удалась ли ее беседа с духом. Привезут ли они князю Держимиру прощение брата и спасут ли тем свои головы?

Заслышав тяжелые шаги воеводы по песку, Звенила подняла голову. Взор ее погас, волосы прилипли к щекам, бледное лицо казалось осунувшимся и постаревшим, и видно было, что ей не меньше сорока лет. И что душа ее неимоверно устала.

– Ну, что там? – нерешительно шепнул Озвень.

– Он жив, – безжизненно повторила чародейка. – Его тела нет здесь, его дух не под землей и не в Надвечном Мире. Он жив. Мертвые ничего о нем не знают. О нем нужно спрашивать у живых.

– Я тебе говорю, отец, – сглазили у нас парня! Третий день не ест, не пьет, на белый свет не глядит! Поди сам посмотри! – причитала Овсянка, старшая невестка Мякины. – И звездная вода не помогла!

Старейшина Перепелов вздохнул. Три дня назад Заревник, любимый внук, вернулся с игрища понурый; спать он улегся ни на кого не глядя и с тех пор ходил как в воду опущенный. На расспросы отвечал угрюмым молчанием, огрызался, если уж очень приставали, и даже мать не добилась от него ни одного путного слова. Уже на другой день Овсянка заподозрила, что ее сына сглазили, и попыталась его полечить: на ночь она поставила на дворе ключевую воду в широком горшке, чтобы в нее посмотрелись звезды, а утром освятила чистыми лучами заря. В эту воду она бросила серебряное кольцо, нашептала что-то и дала сыну умываться. Хмыкнув, Заревник умылся, но веселее не стал. Работа валилась у него из рук. Взявшись рубить дрова, он чуть не рубанул себя по ноге.