Елизавета Дворецкая - Весна незнаемая, кн. 1: Зимний зверь

пела Загоша. Веселка слушала, и перед глазами ее сами собой вставали видения: огромное темное море, то ли воды, то ли туч, колыхалось вверх-вниз, шумело, клубилось, ходило тяжелыми плотными волнами, и где-то в глубине этого моря бурлило что-то грозное, опасное, рвущееся на волю. Это и была та беда, о которой Загоша пела:

От ее слов, от их неровного, рваного и притом удивительно взвешенного лада бросало то в жар, то в холод; озноб волнами катался по всему телу, спине было то горячо до пота, то зябко до дрожи; кожу кололи сотни мелких ледяных игл, и казалось, все самые страшные недуги толпой ходят вокруг, протягивают когти, царапают, цепляют, грозят захватить, погубить…

Голос Загоши окреп и возвысился, в нем появилась новая сила, и призыв его полетел куда-то вверх, широкий, как ветер, и в душе Веселки вспыхнула радость избавления. Теперь она была не одна, и род человечий был не один: Великая Мать протянула руки ему на помощь.

крикнула ведунья и стала выкликать, с каждым новым именем ударяя жезлом по срубу колодца, отчего хлопья инея разлетались белой пылью внутрь сруба и наружу:

Назвав девять имен, Загоша передала свой жезл одной из женщин, а сама взяла горшок за край и наклонила его над срубом. Молоко широкой белой струей полилось вниз, и тут же в потоке, что бежал через снега к реке, мелькнули белые пряди. Вода приняла жертву, подхватила и понесла дальше, в дар земле и реке.

Окончив заговор, Загоша осталась возле колодца, с напряженным вниманием глядя вниз. И какая-то сила мягко толкнула Веселку к колодцу; мерещилось, что оттуда зовет тихий, чуть внятный голос, зовет именно ее, потому что другие не услышат его, не поймут…

Она подошла, положила руки в рукавицах на заиндевевший край сруба и заглянула внутрь. Колодец был неглубок: совсем близко колебалась поверхность воды. Дна в темноте нельзя было разглядеть, Веселка видела светлый круг неба – то ли вверху, то ли внизу – и свою темную голову с некрасиво наклоненным лицом. Голова у нее слегка кружилась, какое-то пугливое чувство тянуло немедленно выпрямиться и понять, где верх, а где низ; но тихий голос шептал: смотри!

Веселка смотрела в круг неверного света вод, и ей мерещились золотистые отблески. Дух захватило: такой же свет блеснул перед ее глазами, когда поворачивалась мертвая избушка на пеньках, чтобы пропустить ее к Мудраве… Да, в этом ключе тоже живет свет небесного огня, тот самый, что уже однажды осветил ей путь! Там, в глубине, что-то шевелилось… колебалось… дышало… Таинственная сила вечных животворящих стихий пряталась на дне колодца, как цветок среди снежного безмолвия зимы.

Что-то твердое прикоснулось к ее руке; Веселка безотчетно взяла это и сообразила, что держит в руке деревянный жезл с рогатой коровьей головой.

– Смотри! – шепнул ей голос, и она увидела рядом со своим отражением голову Загоши. – Что видишь?

– Вижу… – прошептала Веселка, еще не зная, как назвать свои видения, и желая лишь подтвердить, что она и правда что-то видит.

– Смотри! – повелительно повторила женщина, и теперь голос шел не сбоку, а снизу, из колодца. Там, где должно было быть отражение Загоши, на Веселку смотрело суровое лицо богини Мудравы.

И взгляд Веселки прояснел, как будто, пробившись через темную воду, достиг наконец дна священного ключа. Она увидела лица – много нежных девичьих лиц, бледных и белых, как лед, застывших и неподвижных. Глаза у всех были закрыты, но это было спокойствие не смерти, а долгого сна. Прекрасные лица были обрамлены, вместо волос, длинными листьями травы, цветущими стеблями, пестрыми капельками бутонов – розовые, голубые, синие, желтые, белые, лиловые, пурпурные головки будущих цветов сквозь невесомый налет росы смотрелись серебристо-блеклыми. Им еще только предстоит расцвести, когда росу высушат горячие лучи солнца… Дрожали тонкие листья березы, покачивались цветущие колосья пшеницы, роняя желтую пыльцу, и вместо живых глаз смотрели в лицо Веселке синие круглые глаза расцветших волошек … Трава, цветы, листья чуть-чуть колебались в лад с биением подземного ключа, и от этого казалось, что и сами берегини вот-вот поднимутся, вот-вот откроют глаза, оживут, глубоко вздохнут, и тут же иней опадет со стенок колодца и растает, сойдет снег, и солнце зальет золотом проснувшуюся землю…

– Смотри! – повторила та, что смотрела прямо в лицо Веселке из колодца. – Что еще видишь?

Лики берегинь исчезли под потоками золота, что играло в воде; целое море золотых солнечных лучей простиралось куда-то далеко-далеко.

– Вижу… море золотое… – прошептала Веселка и вдруг услышала, что голос ее тоже окреп. – Вижу море золотое! – повторила она, наслаждаясь легким, сильным, певучим звучанием своего голоса. Радость залила все ее существо; опять кто-то другой, светлый и прекрасный, заговорил в ней и открыл ее глазам тот мир, в котором была настоящая родина этого светлого и загадочного духа: – На золоте море вижу золото древо, на золоте древе – золоты ветви, а на ветвях золотых сидят птицы железные, с клювами медными!

Золотое сияние обнимало небо над золотым деревом, а внизу, у корней, что-то мерцало багрово-золотистым сиянием, мягко билось, как сердце, и Веселка откуда-то знала, что это – то самое сердце, что толкает кровь по жилам земли и дает жизнь всем на свете рекам и родникам.

– Есть золото море, а на золоте море лежит золот камень, – пела невидимая сила внутри Веселки. – На золоте камне сидит красна девица с копьем золотым…

Слова мягко журчали живым сияющим потоком, играли искрами, стремились к неведомой реке и едва успевали за теми зрелищами, что разворачивались перед ее взором. Она видела на камне тонкую, величавую и стройную женскую фигуру; коса с головы девушки спускалась к самым ее ногам, к земле, и в землю же упиралось древко копья с ярким, ослепительным наконечником, обжигающим взор, как молния. Из-за его блеска Веселка лишь мельком заметила лицо девушки, сидящей на камне, но у нее осталось впечатление чего-то прекрасного, радостного, близкого и родного.