Шеннон Чакраборти - Латунный город [litres]

– Боже Всевышний, Ализейд, – отец закатил глаза. – Я же не предлагаю тебе соблазнять ее, хотя это был бы тот еще цирк. Я тебе предлагаю подружиться с ней. Это тебе, наверное, под силу? – Он снисходительно махнул рукой. – Поговори с ней об этой человеческой ереси, о которой ты любишь читать. Астрология, валюты твои любимые…

– Астрономия, – поправил Али вполголоса.

Что-то он сомневался, что воспитанную людьми девушку можно заинтересовать разговорами о ценности монет.

– Почему ты не попросишь Зейнаб?

Гасан ответил не сразу.

– Зейнаб разделяет нелюбовь твоей матери к Маниже. Она позволила себе лишнего в свою первую встречу с Нари. Вряд ли та снова станет ей доверять.

– Тогда Мунтадир, – предложил Али, не видя выхода. – Ты доверяешь ему обаять Афшина, а соблазнить девушку – нет? Это же его любимое занятие!

– Они поженятся, – заявил Гасан. – И если откровенно, вне зависимости от того, что сами думают на этот счет. Но не хотелось бы доводить до таких крайностей. Мало ли какими агитками Дараявахауш забил ей голову? Так что сперва нужно изменить ее мнение о нас. И если она плохо отнесется к тебе, это станет уроком Мунтадиру на будущее: как не нужно себя вести, чтобы не подбрасывать яблоко раздора в семейный очаг.

Али смотрел на задымленный храм. Он никогда не разговаривал с Дэвом дольше десяти минут, чтобы это не кончилось ссорой, а отец предлагает ему подружиться с Нахидой? С девушкой? От одной мысли он весь покрывался холодным потом.

– Ничего не выйдет, аба, – проговорил он наконец. – Она меня сразу раскусит. Ты обратился не к тому джинну. Я совершенно не умею врать.

– Ты в этом уверен? – Гасан шагнул к нему и облокотился на стену. Его большие коричневые руки были покрыты грубыми мозолями, а тяжелое золотое кольцо на большом пальце могло бы налезть на запястье ребенку. – Ты ведь так успешно скрывал свои контакты с «Танзимом».

Али похолодел. Он точно ослышался. Но когда он поднял на отца встревоженный взгляд, он кое-что заметил.

Стражники последовали за ними. И они перекрывали выход.

Немой ужас сковал Али. Он вцепился в парапет, чувствуя, словно у него выдернули ковер из-под ног. Он начал задыхаться и, выглянув вниз, на секунду подумал о том, чтобы спрыгнуть.

Гасан на него даже не смотрел. Он с безмятежным выражением любовался своим городом.

– Педагоги всегда отмечали твои способности к счету. «У вашего сына такой талант к математике», говорили они. «Какая находка для казначейства», говорили они. Я думал, они преувеличивают. Списывал твое назойливое увлечение экономическими вопросами на очередную твою причуду, – что-то дрогнуло в его лице. – А потом «Танзим» начал водить за нос самых смышленых моих счетоводов. Мне заявляли, что их финансирование невозможно отследить, что их запутанная и неразборчивая бухгалтерия была разработана специалистом с доскональным пониманием человеческой банковской системы… и явным излишком свободного времени. Мне не хотелось верить в такое. Уж конечно, мой родной сын, кровь крови моей, никогда меня не предаст. Но я понимал, что должен хотя бы провести ревизию твоих счетов. И суммы, которые ты регулярно брал на руки, Ализейд. Я бы и рад предположить, что ты содержишь корыстолюбивую наложницу или испытываешь сильную зависимость от человеческих дурманов… но ты всегда выражал недвусмысленное нетерпение по обоим вопросам.

Али молчал. Его раскрыли.

На лице короля играла бледная безрадостная улыбка.

– Милостивый Боже, неужели мне в кои-то веки удалось заставить тебя замолчать? Нужно было давно обвинить тебя в государственной измене, чтобы не слышать твоих невыносимых комментариев.

Али сглотнул и прижался ладонями к каменной стене, чтобы не выдать, как сильно дрожали руки. Проси прощения. Только это уже ничего не изменит. Неужели отец и правда все эти месяцы знал, что Али поддерживает «Танзим»? А как же убийства Дэвов?

Господи, прошу тебя, пусть он знает только о деньгах. Али сомневался, что был бы до сих пор жив, знай отец обо всем остальном.

– Но… но ты назначил меня каидом, – сказал он, заикаясь.

– Это был тест, – объяснил Гасан. – Который ты с треском проваливал, пока прибытие Афшина не заставило тебя пересмотреть приоритеты. – Он скрестил руки на груди. – Надо отдать должное твоему брату. Мунтадир был самым яростным твоим защитником. Говорил, что ты готов бросить деньги любому шафиту, который придет к тебе плакаться. Так как он тебя лучше знает, я согласился дать тебе второй шанс.

«Вот почему Мунтадир отвел меня в склеп», – понял Али, вспоминая, как брат уговаривал его держаться подальше от шафитов. Он не стал вмешиваться в испытание напрямую, так как и это можно было расценить как предательство, но он прошел по самому краю. Али не ожидал такой братской преданности. Все это время он осуждал Мунтадира за его пристрастие к алкоголю и легкомысленное поведение, в то время как Мунтадир, похоже, был единственной причиной, почему Али до сих пор не убили.

– Аба, – начал он, – я…

– Не нужно извинений, – рявкнул Гасан. – Кровь на твоей одежде и тот факт, что на сей раз, оказавшись в беде, ты пришел ко мне, а не помчался к какому-то шафитскому проповеднику, помогли мне рассеять сомнения. – Он посмотрел на перепуганного Али, и тот съежился под напористым взглядом отца. – Но ты покоришь эту девчонку.

Али сглотнул и кивнул. Молча. Он держался на ногах из последних сил.

– Я надеюсь, мне не нужно тратить время и объяснять тебе, какое наказание ждет тебя в случае очередного обмана, – продолжал Гасан. – Хотя, зная, как вы любите строить из себя великомучеников, я все-таки уточню. Пострадаешь не только ты. Если ты хотя бы задумаешься о том, чтобы снова предать меня, я заставлю тебя отвести сотню невинных шафитских мальчиков на эту проклятую лодку. Ты меня понял?

Али снова кивнул, но отцу этого было недостаточно.

– Скажи это вслух, Ализейд. Скажи, что ты меня понял.

Голос Али звучал как из бочки.

– Я все понял, аба.

– Вот и хорошо. – Отец хлопнул его по плечу с такой силой, что Али подпрыгнул, и кивнул на его испорченную форму. – А теперь умойся, сын мой, – он отпустил плечо Али. – На твоих руках слишком много крови.

Нари проснулась ни свет ни заря.

До ее уха долетали голоса десятков муэдзинов со всех минаретов Дэвабада в едином призыве к утренней молитве. Странно, что в Каире она никогда от этого не просыпалась, но здешние каденции, чем-то неуловимо отличавшиеся от каирских, каждый день исправно будили ее. Она поворочалась в постели, спросонья успев удивиться шелковым простыням, и открыла глаза.

Теперь ей всегда требовалось несколько минут, чтобы вспомнить, где она находится, поверить, что роскошные покои, в которых она очутилась, ей не приснились, а широкая кровать, заваленная мягкими кружевными подушками, которая приподнималась над толстым ковром на изогнутых ножках красного дерева, принадлежала только ей одной. То же самое повторилось и этим утром. Нари обвела взглядом просторную опочивальню, любуясь искусными коврами и шелковыми обоями с нежным рисунком. Одну стену целиком занимал огромный пейзаж с изображением дэвастанской деревни, написанный самим Рустамом – ее дядей, как она не переставала себе напоминать, до сих пор не привыкнув к тому, что она больше не сирота. Резная деревянная дверь вела в персональную ванную.