Беттина Белитц - Расколовшаяся Луна

Тильман даже не пытался скрыть свою усмешку.

— Но она придёт? — удостоверился он.

— Я на это надеюсь, — сказала я, хотя больше не была в этом уверенна. Я, на её месте, скорее всего, осталась бы дома.

— Что она вообще из себя представляет? — Тильман облокотился, сидя на своей узкой койке, на стенку и этим дал мне понять, что началась наша вечерняя психотерапия. По-другому это вряд ли можно было назвать. Я сидела весь день-деньской одна дома, и как только мальчики возвращались домой, Тильман и я ломали свои уже дымящиеся головы и пытались друг друга убедить в том, что делаем всё правильно и переживём эту ночь.

— Не для тебя, — ответила я уверенно. У Тильмана даже не должно возникнуть идеи начать заигрывать с Джианной. — Слишком старая. Ей точно около двадцати пяти.

Тильман небрежно пожал плечами.

— Моя первая была на пять лет старше. Ну и что?

— Ты оставишь её в покое, не то поедешь домой, понятно? — Я уставилась на него так грозно, как только могла.

Тильман, как всегда, ни капельки не испугался.

— Опиши мне её несколькими словами. Какой она тебе показалась?

— Хммм… разочарованная, двадцатипятилетняя с комплексом альтруизма и повреждённой осанкой.

— Не похоже на стойкую журналистку. Она, по крайней мере, хотя бы красивая?

— Да, красивая, если тебе нравится такой тип женщин, — признала я ворчливо. — Меня интересует то, можно ли ей доверять, а не её размер груди. Я всё ещё спрашиваю себя, почему папа считает её идеальным союзником. Должен же он был иметь при этом что-то в виду.

— Эй, Эли… — Тон Тильмана стал серьёзным, его усмешка исчезла. — Ты вообще допускала то, что твой отец может быть мёртв?

Слово «мёртв» ударило меня словно кнутом. Мои ноги вздрогнули, потому что я хотела встать и убежать. Только горящий взгляд Тильмана удерживал меня. Я ненавидела его за его катастрофическое чувство такта и прямоту, но я осталась сидеть.

— Конечно, допускала! — воскликнула я разгневанно. — Что ты вообще думаешь? Что я страдаю от потери реальности? День и ночь я думаю только об этом, если как раз не занята тем, чтобы спасти душу моего брата или тосковать по Колину, что не работает, потому что я… ах, ты этого не поймёшь!

Тильман молчал, но продолжал смотреть на меня дальше с почти безжалостным любопытством.

— Он снится мне почти каждую ночь — что мама и я смогли вернуть его, но он такой уставший, бесконечно уставший. Он остаётся только ради нас. На самом деле он не хочет находиться там, но мы не отпускаем его, потому что не сможем вынести, если потеряем его во второй раз. — Мои слова прозвучали так окончательно, что моё сердце начало болеть. Снова большой ком образовался у меня в горле, который уже при встрече с Джианной я смогла проглотить только с трудом.

— Я поверю в это только тогда, когда у меня будет доказательство, что его больше нет. Только тогда! Ещё всё возможно. А теперь перестань смотреть на меня так. Я и сама знаю, что это я виновата во всех этих несчастьях! Он на моей совести!

Я отвернулась и прижала лицо к подушке, чтобы Тильман не видел моих слёз. С Колином я никогда не чувствовала себя уродливой, когда плакала. С Тильманом — да. В его присутствие я не хотела показывать ни одной слезинки. Я была уверена, что они ему не нравились. Он встанет и уйдёт. Когда я тогда, после встречи с Тессой, ревела рядом с ним, это было совсем другое. У нас у обоих был шок. Наверное, он даже не заметил этого. Но парням не нравились плачущие девушки, это был древний закон.

И так оно и случилось. Я услышала, как заскрипели пружины его кровати, потом удаляющиеся шаги. Это меня не удивило и всё-таки так разозлило, что я со всей силы пнула стену.

— Я сойду здесь с ума, — всхлипнула я и ударила кулаком в подушку. Я чувствовала себя в ловушке, окружённой водой, туманом и крысами и в постоянном страхе пред Маром, который сегодня ночью, скорее всего, снова посетит Пауля. А мы не могли ничего против этого сделать, совсем ничего… Эта квартира была тюрьмой. Я тосковала по лесу и дому Колина, по тому покою, который я всегда там испытывала. Пока не появилась Тесса. Она всё разрушила.

Шаги Тильмана снова приблизились. Я задержала дыхание. Что-то шлёпнулась рядом со мной на подушку, и слабый запах какао коснулся моего носа.

— Я не особо хорошо могу утешать, — заметил Тильман объективно. Его кровать, скрипя, просела, когда он сел на своё привычное место возле стены. — Но шоколад никогда не помешает. В нём что-то есть, что поднимает настроение.

Я рассмеялась сквозь слёзы. В этот момент у меня действительно не было желания есть шоколад. Тем не менее, я взяла его и сунула кусочек в рот. Смотреть на Тильмана я всё ещё не хотела.

— Я считаю, ты судишь себя слишком строго, Эли. — Тильман говорил снова как учитель. Теперь я знала, что это было, можно сказать, наследственно. — Если завтра на землю упадёт астероид, наверное, ты тоже будешь виновата, потому что в тайне пукнула, и этим нарушила орбиты планет, не так ли?

Я вытащила салфетку из кармана джинсов и основательно высморкалась, прежде чем решилась ответить.

— Я просто не могу вынести мысль о том, что моя мама сидит совершенно одна в этом большом доме и втайне меня ненавидит. Теперь у неё никого нет. Но я не могу находиться и рядом с ней, потому что меня постоянно преследует такое чувство, что я должна защищать себя. И в то же время мне так её бесконечно жаль. Мне так её жаль!

— Да, но твоя мама взрослая. Кроме того, я немного порасспросил моего отца насчёт него и его разговора с ней. Ты совершенно неправа, Эли.

— Неужели она что-то рассказала ему?

— Нет, не рассказала. Мой папа тоже думает, что твой отец пропал без вести. Но твоя мама, вероятно, сказала, что уже давно ожидала этого и что снова и снова возникали критические ситуации.

— Критические ситуации? — Я повернулась к Тильману, так как мои слёзы более и менее высохли. Критические ситуации — это было милым приуменьшением. И так типично для мамы. Тильман кивнул.

— И она также сказала, как ужасно ей его не хватает. И что иногда это было почти ещё хуже для неё, постоянно бояться того, что он исчезнет. Но прежде всего она беспокоится о тебе. Что ты можешь начать его искать. Она ожидает это и просто надеется, что твоей душе не будет нанесён ущерб. Это она сказала моему отцу. А это звучит не так, будто она тебя ненавидит.

Я положила себе на язык второй кусочек шоколада и позволила ему медленно растаять во рту. Тильман ошибался. Он умел утешать, хотя при этом излучал обаяние морозильника, и его слова не могли меня ни успокоить, ни освободить от чувства вины.

— Кроме того, я считаю, что ты хорошо справляешься. Ты пытаешься спасти своего брата, и с Клином, пожалуй, тоже не так просто. И мимоходом ещё заканчиваешь гимназию на отлично. Тебе нужно быть немного более мягче к себе самой. Правда, расслабься немного, Эли.