Беттина Белитц - Расколовшаяся Луна

Это предчувствие подтвердилось, когда Колин вернулся во второй половине дня, как в старые времена в бейсбольной кепке и тёмных очках. Он бросил мне на колени набитый пакет. Мысль о том, что Колин ходил по магазинам, показалась мне такой странной, что я громко рассмеялась.

— Надень это, — сказал он коротко и выскользнул из штанов и рубашки. Ага. Господин крутой раздевается, а я должна надевать новые вещи. Что это будет? Кончиками пальцев я открыла пакет, чьё содержание тяжело лежало у меня на коленях. Много белой льняной ткани, толстой и грубой, пояс… о, нет. Наряд для каратэ. Когда я снова подняла голову, на Колине уже было надето его кимоно.

— У тебя проблемы? — спросил он. Его объективность действовала мне на нервы.

— Эта штука слишком широкая, — проворчала я, но всё-таки избавилась от моих немногих вещей.

— Тебе нужно не ходить по подиуму, а тренироваться. Кроме того, ты должна быть в состоянии двигаться в нём. Подожди.

Я стояла больше голой, чем одетой перед ним, и позволила ему изучать себя. Что он хотел делать теперь?

— Снимай цепочку, кольца, часы, серёжки.

— Можно было сказать это более приветливо? — Я скрестила руки на груди, закрывая грудь. Редко я чувствовала себя такой обнажённой, как в этот момент. Я и каратэ. Это было смешно. И чем это поможет?

— Эли, мы здесь не на посиделках. Сними свои украшения. — В то время, как я возилась со своими серёжками, Колин критически осмотрел мои ноги, потрогал мои мышцы на руках и, проверяя, нажал на спину.

— И? Нашёл целлюлит? — спросила я ядовито и вырвала у него из рук верхнюю часть кимоно.

— Нет. Но так же никаких выраженных мускулов. Ты в прошедшие месяцы занималась спортом?

— О. Мне очень жаль. Я ведь совсем забыла! Точно! Я должна была между моим бронхитом, заключительными экзаменами, исчезновением моего отца, хищением воспоминаний и всех атак Мара на моего брата ещё пробежать марафон! Как же я могла только быть настолько небрежной!

— Значит, нет. — Колин взял пояс, обернул его вокруг моей талии и показал, как завязывать. Это был, конечно, не обычный узел, а какой-то специальный каратэ-додзё узел, который я ни в жизни не смогу завязать сама. Но он должен был быть завязан именно так, а не по-другому, потому что иначе в Китае упадёт мешок с рисом.

— Я выгляжу как Бибендум, — ворчала я, когда он наконец закончил, и я разглядывала своё отражение в стекле балконной двери.

— Не имеет значения, как ты выглядишь, — ответил Колин спокойно. — А насчёт темы спорта: в здоровом теле живёт здоровый дух.

— О, Колин, пожалуйста! — взорвалась я. — Я ничего не хочу слышать о банальных прописных истинах! Раньше я тоже занималась спортом, и мой дух был не более здоровым, чем сейчас! От всей этой мании о спорте меня тошнит, и у меня правда сейчас другое на уме. Мне что, отныне начать каждый день бегать, или что? Какими дураками должны быть люди на самом деле, чтобы делать так! У бедного греческого курьера не было лошади и ему пришлось бежать все дерьмовые сорок два километра до Марафона — не потому, что он этого хотел, а потому что должен был. Он добежал, свалился с ног и умер. Класс. И что делают люди? Подражают ему! Они это совершенно не правильно поняли! С машиной с ним бы такого не случилось!

Губы Колина дрогнули, и он отвернулся, пока не обрёл снова свою стоическую невозмутимость и посмотрел на меня прямо.

— Хорошо. Поэтому мы и займёмся каратэ, а не марафонским бегом. Я тоже считаю марафонский бег вздором, если тебя это успокоит. Наше тело создано для бега, но для начала хватит и двадцати километров. Теперь, будь так добра, сопроводи меня вниз.

— А что с ними? — Я указала на свои босые ноги.

— А что с ними не так? Боевыми искусствами занимаются босиком.

— Там, снаружи, примерно десять градусов! — Снова я скрестила руки на груди. — Мне уже сейчас холодно!

— Ты не умрёшь от этого, Эли. Пожалуйста, не испытывай моё терпение. Чем дольше ты отодвигаешь это от себя, тем хуже мы будем подготовлены.

Он развернулся, открыл дверь и спустился вниз по лестнице. Потом он встал на берегу и стал ждать меня. А я считала это глупым, оставаться здесь наверху и упрямиться, как маленький ребёнок. Убежать я тоже не могла. Остров был крошечным. Не было даже дюны, которая бы была настолько большой, чтобы можно было спрятаться за ней. Что бы он ни намеревался со мной сделать, я была в его власти. И поняла ли я это только что правильно — это должно послужить для нашей подготовки?

Неужели для схватки против Францёза? Что общего с этим имели мои не существующие мускулы?

— Поклонись, — приказал Колин, когда я встала напротив него на влажном, холодном песке.

— Что сделать?

— Я не хочу обсуждать каждое слово. Поклонись. Прояви уважение.

— Перед кем? перед тобой? Перед островом? Богом? Что за дерьмо? — Постепенно во мне просыпался гнев, но меня сбивало с толку, что этот гнев относился так же и ко мне, а не только к нему.

— Уважение передо мной было бы хорошим началом. Я твой сэнсэй. И я тоже поклонюсь перед тобой. — Колин скрестил руки на груди и коротко, но полный тихого почтения, склонил свою голову. Мягкая дрожь пробежала по моему позвоночнику. Потом он выпрямился, опустил руки снова вниз и расположил кулаки справа и слева рядом с бёдрами.

— Разве ты не говорила, что «Крадущийся тигр, затаившийся дракон» твой любимый фильм? И ты отказываешься уже от самого первого урока? — Его голос был как бархат, его же тон неумолимым. Раздосадовано я повторила его поклон.

— Это было дешёвое, театральное представление. Ещё раз. Если уж ты не показываешь уважение передо мной, тогда, по крайней мере, покажи его перед собой. У меня, правда, на твоём месте в этот момент его больше бы не было.

Теперь у меня из глаз полились слёзы, но я прикусила губы, чтобы остановить их, и стала отчаянно искать что-то, перед, чем я могла проявить искреннее уважение. Колин был прав. Сама я не была тем объектом. Проявить уважение перед ним запрещала мне моя гордость, хотя я собственно хотела этого. Но не сейчас. Не в этот момент. В Бога я не верила. Я моргнула, и крупная, тёплая слеза капнула мне на губы. Инстинктивно я слезала её. Она подала мне идею. Море. Да, перед ним у меня было уважение. Я попробовала сделать это ещё раз. Колин ждал с опущенными ресницами.

— Уже лучше. На колени. — Одним плавным движением он сел на корточки, коротко опёрся о землю и опустился на колени, спина прямая, глаза открыты. Руки он положил ладонями вверх на колени. Мой позвоночник затрещал, когда я последовала за ним.

— Закрой глаза. — Я сопротивлялась несколько секунд, смотрела на него, зная, что он это чувствовал. Может быть, даже видел. Но и тогда я подчинилась, и снова это усилило мой гнев. Проходили минуты, когда мы сидели на ветру, на холодном песке и держали глаза закрытыми — если не принимать в расчёт мои контрольные взгляды, пока Колин не встал и снова не поклонился, после того, как я поднялась, хрустя коленями.