Виктор Гвор - Волчье Семя. Дилогия

Гансу повезло. Прошло семнадцать лет, а он до сих пор жив, руки-ноги на месте, на голове два глаза и оба уха целы. Вообще ни одной серьезной раны за всё время. Царапин, конечно, хватало, но кто их считает! Виконт, так и не став графом, напоролся на клинок такого же высокородного дурака. Так и остались лежать, словно пара молочных поросят, нанизанных на вертела, по недоразумению именуемые шпагами. Четыре капитана, по очереди возглавлявшие гарнизон, нашли свою смерть в коротких стычках, а пятый, лишившийся ноги и глаза, доживает последние дни на конюшне. Не выкинул нынешний граф, сын того виконта, верного служаку на улицу. Не от доброго сердца, а ради подъема боевого духа остальных солдат: мол, фон Ёрки своих не бросают. Из тех, кто служил в те годы, один Ганс и остался. Потому что никогда не лез в герои, хотя и труса не праздновал. Герои и трусы умирают первыми, разница лишь в том, что одни получают клинок в грудь, а вторые – стрелу в спину. Выживают лишь те, кто держит стену щитов, не давая вражеским копьям добраться до мягких человеческих тел. Не все, конечно, но некоторые.

Ганс, например. Отработал вольную, начал прозываться капралом Шнитке и получил под свою руку десяток. Имеет права хлебнуть пивка и расслабиться с девочкой. Только ни тем, ни другим не увлекается особо, складывая получаемую плату в потаенное место. Кто его знает, как повернется жизнь. На слово высокородных надежды куда меньше, чем на старое доброе серебро. С ним отставной капрал всегда сможет найти сговорчивую вдовушку, сварганить с ней пару ребятишек и встретить старость в тепле и уюте. Может, и не такой глупой была мысль податься в кнехты…

Но службу капрал не любил. Ни кровь сражения, ни тупую усталость переходов, ни промозглую сырость ночевок. Даже такие вот сидения на одном месте. Вроде и неплохо, земли дружественные, враг Нечистый знает где, не нападает никто, лагерь обустроен более-менее, владетели своими делами заняты. Со жратвой неплохо, да и селянки вполне сговорчивы… Вот только постоянно ждешь какой-то гадости! А тут еще в замке непонятки. Не то главного Светоча убили, не то целое гнездо Зверей нашли. Охрану соколятни на десяток Шнитке перевесили. Нет, не перевесили, просто пара монахов, ранее неотлучно болтавшаяся возле вонючей телеги, растворилась в безвестных далях, кинув на прощание: «Вы тут так и так торчите без дела, ну и приглядите за этой колымагой». Никак не приказ, даже не просьба. Пожелание, да еще и не подтвержденное ни графом, ни сержантом. В принципе, всё это капрала мало колышет. Но все равно Ганс ждал неприятностей. Просто потому, что ждал их всегда.

И неприятности пришли. Точнее, прилетели, подгадав время прямиком к ужину. Первый снаряд поразил котелок с практически готовой кашей. Прежде, чем кто-либо из кнехтов успел что-то сообразить, следующие два безошибочно нашли открытые рты Курта и Фрица, самых молодых и горячих в десятке.

– Что за фигня тут творится? – взвыл Курт, брезгливо отплевываясь.

– Какая сука дерьмом швыряется? – поддержал товарища по несчастью Фриц, вскакивая и одновременно пытаясь избавиться от размазавшегося по лицу конского яблока. – Убью гаденыша!

– Стоять, – рявкнул капрал. – Макс, Петер, гляньте, что там?

Названные, самые опытные бойцы в десятке, скользнули от костра. Остальные столпились на краю освещенного пространства, напряженно вглядываясь в темноту. Через несколько минут оттуда донесся негодующий вопль, смачный шлепок, грохот от чего-то упавшего, крик, еще один, звуки ударов и отборная ругань. Десяток, не дожидаясь команды, рванулся вперед и через несколько метров вылетел в эпицентр событий. Дерущихся было не то четверо, не то пятеро, в темноте не разберешь. Да и не надо, опознать своих вполне реально по боевому кличу фон Ёрков, а остальное никого не волновало. Особенно Курта и Фрица. Однако численное преимущество кнехты Шнитке удерживали недолго, к противнику тоже подошло подкрепление, и сражение закипело с новой силой.

Ни о каком правильном бое не могло быть и речи: щиты, копья и даже тесаки с дубинками остались у костра, да и темнота не способствовала сколь либо упорядоченным действиям. Кнехты полувслепую молотили кулаками, время от времени попадая во что-то мягкое или наоборот, получая очередную плюху. Капралу достался тяжело пыхтящий здоровяк, машущий руками почище ветряной мельницы при урагане. Пробиться через постоянно мелькающие вокруг головы Шнитке кулаки не имелось ни малейшей возможности, но семнадцать лет службы за неделю не пропьешь! Подловив момент, Ганс присел, не разгибаясь, сделал шаг вперед и, ориентируясь в основном на звук, врезал здоровяку в челюсть. Во всяком случае, костяшки пальцев ощутили что-то похожее. Воспользовавшись заминкой противника, Шнитке подсечкой сбил здоровяка с ног и пошел на добивание, но тут вмешались новые действующие лица, появившиеся почти одновременно с разных сторон и с криками: «Вот они, говнюки гребаные!» бросившиеся в потасовку. Сторонний наблюдатель, обладающий ночным зрением, мог бы легко определить, что теперь в драке участвует пять или шесть десятков, каждый из которых сражается только за себя и против всех. Но Ганс не обладал ночным зрением и не был сторонним наблюдателем. Он наносил и отбивал удары, а точнее, махал руками и ногами, пытаясь попасть по мечущимся в темноте теням, и отчаянно матерился до тех пор, пока что-то тяжелое не встретилось с капральской головой, погрузив Шнитке в беспамятство.

Вернула Гансу сознание льющаяся на лицо вода. Капрал сел, оттолкнул руку Курта и огляделся. Его бойцы были здесь и, слава Господу, все живые! Кнехты сидели на земле внутри освещенного круга, как, впрочем, и еще пять очень похожих групп. Утоптанный пятачок окружали конные в белых плащах с факелами и при оружии. Драка уже закончилась, похоже, не без вмешательства церковников. Вроде, всё было не так плохо, но…

– Хреновые дела, капрал, – шепнул Шнитке Макс. – Бейлифа зарезали.

– Кто? – соображалось Гансу плохо.

– Знали бы кто, дела бы были не такие хреновые. А еще Чокнутой Кунице дерьмом по морде прилетело!

Голова капрала мгновенно очистилась от шума и боли. Мертвый монах – это, конечно, плохо, но жить можно, еще надо доказать, что свои постарались. А вот воительница, наевшаяся конского навоза – это, действительно, страшно. Начнет допытываться – признаешься, что зарезал собственную мать за полчаса до рождения. Хреновые дела – это, пожалуй, мягко сказано!

«Господней лаской да волею шляхетской Великий круль поленский, конязь летовский, малосварожский, просский, мазовецкий, жемуйтский, кийский, волынский, подляшский, инфлянтский, ерушалимский, господарь крайнский и баснийский, наследник сиверский и прочая, и прочая, и прочая…»