Ирина Шевченко - Осторожно, женское фэнтези

С трудом сдерживая смех, я стегнула его букетиком по морде. И зачем ему с такими замашками именно девственницы?

«Свет, — донеслось в ответ. — Свет хороший, чистый. Не колючий».

Аура? А если уже не Девственница, свет колючий?

«Колючий, — фыркнул единорог. Затряс головой, будто хотел избавиться от прилипшей к морде грязи. — Много мужчины. Женщина принимает мужчину, берет его свет. Когда мужчина правильный — терпимо. Когда неправильный — колючий. Когда мужчин много… пф-ф-ф…»

Ну да. Когда мужчин много, не могут они все быть «правильными».

А мой свет — он какой? Я же все-таки…

«Вкусный. Сладкий, горький… Разный. Но вкусный».

Я поперхнулась от неожиданности. Он что, питается чужой энергией? Как вампир?

Единорог не обиделся на неудачное сравнение. Только головой покачал, намекая, что мне не понять, как можно впитывать свет аур, не отбирая при этом жизненной силы. А питаться он предпочитал чем-то материальным, о чем не преминул напомнить жалобным ржанием и выразительным взглядом на голубенькие цветочки.

Я выдернула из букетика цветок и, как был, на длинном стебле, воткнула себе в волосы. Смотрелось это, полагаю, нелепо, но смотреть-то никто и не собирался: диво дивное тут же слизало лакомство с моей головы.

А ведь ему нравятся эти цветы. Так не специально ли Каролайн утыкала меня тогда голубыми звездочками? Она ведь знала, куда я собираюсь. Украсила меня, как украшают кремом торт, и прислала в качестве презента?

Единорог печально вздохнул, и, чтобы утешить его, я заткнула за ухо следующий цветок, за что была благодарно облизана…

Фу! Знает же, что мне это не нравится!

— Пф-ф-ф! — смешливо выдохнуло мне в обслюнявленное лицо дивное создание и смачно захрустело зеленым стебельком.

Вредина!

— Вы хорошо ладите, — сказал за моей спиной Оливер.

Единорог дернул ухом, отступил от меня и сердито топнул на ректора. Гнать он его уже не гнал, но и слова не давал.

— Да, — я обняла сварливое чудо за шею. — Мы подружились. Но он очень ревнивый друг. К тому же эти создания не любят мужчин.

— Чем тогда занимается здесь доктор Грин?

— Наблюдает. Один раз взял образцы…

Зловредный эноре кэллапиа громко проржал. Пришлось почесать его за ухом и предупредить, что милорду Райхону не нужны «подарки».

— Элизабет, я хотел поговорить с вами, пользуясь случаем.

— О чем?

— О вашем участии в…

— Давайте обсудим это позже?.. И не садитесь на этот ящик! — успела предупредить я ректора, почувствовав нарастающий гнев единорога.

— Что не так с ящиком? — удивился маг.

— Ничего. Просто… на нем нельзя сидеть…

Несильно ткнула единорога кулаком: чего чудишь, чудо? На Грина ведь тоже фыркал, а тут, глядите-ка, взялся охранять персональное сидячее место!

«Он забавный».

Доктор? Ну да, бывает. Но это не повод топать на Оливера.

«Темный», — неприязненно выдохнул единорог.

Не его вина. Я ему специальность придумала. Поддалась моде на темных магов.

Эноре кэллапиа не поверил. Мэйтин тоже говорил что-то о непостижимости причинно-следственных связей. Возможно, Оливер, со мной или без меня, и не мог быть никем, кроме как специалистом по проклятиям. Но это же не значит, что он плохой? Темные материи как дисциплина изучают не только создание проклятий, но и способы избавления от них. И вряд ли Оливер проклинал кого-нибудь по-настоящему.

Единорог обозвал меня наивной дурочкой.

Проклинал?

Я недоверчиво заглянула в глаза эноре кэллапиа. Будь это правдой, разве терпел бы он ректора рядом?

«Он искупил тьму, — дыхнули мне в ухо. — Сильный… Но трудный. Закрытый».

Работа у него такая. Сам, поди, не рад своей замкнутости, но как иначе на подобной должности?

Диво дивное выдало сумбурный поток мыслеобразов: что-то о людях, которые сами себе усложняют жизнь, да еще и являются, такие трудные и колючие, к мирным единорогам и аппетит портят. В подтверждение последнего заявления выхватил у меня оставшиеся цветы и сжевал, всем видом демонстрируя, что это не доставляет ему удовольствия.

— Элизабет, мне все же нужно с вами поговорить, — сказал так и не рискнувший никуда присесть ректор.

Единорог вместо того, чтобы снова на него топнуть, прислушался.

— У меня вошло в привычку начинать день с ваших заметок, сверять по ним собственные воспоминания…

— Что-то еще изменилось? — насторожилась я.

— Виктор Нильсен. Я не помню такого студента. С утра повидался с несколькими преподавателями с кафедры прикладной некромантии — они пока не забыли. Только во мнениях не сходятся: одни говорят, что он перевелся, другие — что вообще бросил учебу. Хотел поговорить с Грином, Нильсен ведь был его пациентом, но доктор занят.

— И, скорее всего, думает, что Виктор уехал после того, как он не дал ему разрешения на практику, — вздохнула я. — Времени все меньше.

— Да. Потому и не хочу тянуть с этим разговором. Профессор Гриффит работает над книгой памяти, обещает закончить к концу следующей недели. До этого момента вы будете под усиленной охраной, и, если библиотекарь посмеет к вам приблизиться, мы его поймаем. Но если… Если мы не найдем преступника, а задумка Гриффита не увенчается успехом и записи не остановят изменений… Уезжайте. Я вас прошу, пожалуйста.

Я спрятала лицо в шелковистой гриве.

— Хорошо.

— Обещаете?

— Да. Но по-прежнему не хочу обсуждать это сейчас.

Единорог мотнул головой, посмотрел на ректора и недовольно оттопырил губы: сказал, что хотел, — можешь уходить. А когда маг никак на это не отреагировал, толкнул меня в плечо: отойдем, мол, подальше, а то стоят тут всякие, подслушивают, подсматривают, а нам посекретничать нужно…

Секреты, ага. У кого-то лоб в основании рога чесался — огромнейшая тайна. И шею еще погладить, и спину между лопатками… да-да, вот здесь… А что, говоришь, доктор сделал с образцами? Серьезно? Ну дает! Молодец! А то эльфы только и могут, что цветочки ценным материалом удобрять… Видела цветочки? Красивые? Во-от, теперь знаешь, кто старается…

Он дурачился, смешил меня, уводя от серьезных тем и невеселых мыслей, и я была безмерно благодарна ему за это. И так же безмерно горда. Что бы ни лезло порой в мою дурную голову, я не никто, не пустое место, раз уж дивный эноре кэллапиа, пренебрежительно фыркающий на ректоров и меняющий девиц подле себя чаще, чем иные ловеласы, считает меня достойной дружбы. Грустинки, прячущейся в его глазах под искристым смехом, я старалась не замечать. Ни к чему. Только радость, тепло, мягкая шерсть под моей рукой. И музыка. Легкая, незамысловатая песня пастушьей дудочки, летящая над сочными лугами…

Я не сразу поняла, что эта музыка звучит в реальности, и, только когда единорог навострил уши, обернулась туда, где, позабытый нами, стоял Оливер. Прислонившись к стене, он насвистывал привлекшую наше внимание мелодию… На чем, интересно?