Марина Аэзида - Красные Холмы [СИ]

— Как угодно вашей милости, — сказала Илонка и замялась. — А то я и чего повеселее могу. Свадьба все ж таки… Только прикажите…

— Веселье весельем, а хочется, чтоб сердце затрепыхалось! — в подтверждение своим словам его милость похлопал себя по груди. Правда, с правой стороны — видать, по ошибке.

Илонка отступила к скрипачам. Песню они знали и по кивку певуньи коснулись смычками струн. Полилась беспокойная, недобрая мелодия — не то грустная, не то страшная.

Как всегда Илонку слушали, затаив дыхание, даже не подпевая. А она пела, забыв обо всем. До тех пор, пока не услышала: кто-то ей вторит. Мужской голос. Жесткий и мягкий одновременно. Как осенняя ночь среди горных отрогов, как пронзающий душу клинок.

Илонка не выдержала, обернулась на голос и замерла. То есть, петь она не перестала, но сердце екнуло и словно остановилось. На земле, всего-то в трех шагах от нее, сидел, скрестив ноги, незнакомец. Не отрываясь, смотрел на Илонку и пел. Черные волосы падали на плечи, задумчивый теплый взгляд обволакивал, а легкая полуулыбка смягчала суровые черты. Красивый мужчина казался гостем из другого мира.

Илонка даже не заметила, как довела песню до конца. Скрипки смолкли, барон вскочил и хлопнул себя по коленям.

— Вот это да! — вскричал он. — Не, ну что Илонка у нас певунья знатная — то я знал. Но ты-то чего отмалчивался? Я-то думал, гончара приютил. Оказалось, певуна, — он расхохотался и снова ударил себя по коленям.

— Извиняйте, ваша милость, — незнакомец, по-прежнему сидя, склонил голову. — Знал бы, что песни любы, сказал.

— А ну, теперь на пару давайте-ка, порадуйте старика еще чем-нибудь грустным.

Кто-то поддакнул, кто-то рассмеялся. Мужчина поднялся, а Илонку подтолкнули так, что она едва в него не врезалась.

— Давайте вместе! — раздались крики.

Сильная горячая рука нащупала и сжала ее пальцы. Его рука. Илонку охватил жар, дыхание сперло, сердце заколотилось, как безумное. Она слышала только стук крови в висках, а человеческие голоса не различала. Ей сейчас и слова не выдавить, какая уж тут песня!

Илонка очнулась, лишь услышав вторую фразу: «Не узнать мне дороги твоей, никогда мне по ней не пройти…»

Сглотнула, набрала побольше воздуха и присоединилась. Ее и незнакомца голоса сплелись так же, как до этого руки.

Последние слова: «Лэй-ла-лу-ла-лэй, никогда не вернусь я с полей».

Музыка смолкла. Люди тоже несколько мгновений молчали. Потом скрипки и тарогато взрезали тишину чем-то веселым и яростным. Теперь наваждению конец. Сейчас незнакомец выпустит ее руку и уйдет. Илонку охватило щемящее чувство ускользающего счастья. Вроде вот она — радость, но миг — и ее не станет. Не удержать и не вернуть. Так может, не мучить себя и уйти первой?

Она попыталась высвободить руку, но незнакомец вместо того, чтобы отпустить, еще крепче сжал ее пальцы.

— Не уходи, — прошептал он.

Несмотря на шум праздника, она расслышала шепот, но едва поверила своим ушам.

— Не уходи, Илонка, — из его уст имя прозвучало, как музыка. — Потанцуй со мной.

Не иначе, это ей снится. И свадьба, и черноволосый красавец, приглашающий — о, чудо! — танцевать.

— Что? Я тебя даже не знаю. Кто ты вообще такой?!

Она намеренно заговорила грубо, изображая негодование. Правда, возмущенный взгляд пропал втуне: мужчина не обратил на него внимания — смотрел куда-то поверх ее плеча. Ну и что, зато слышал резкость в голосе. Пусть думает, будто Илонка — злобная ведьма. Кому-кому, а этому не позволено ее жалеть. Он — не Гиозо, с которым она знакома с детства.

Незнакомец, кажется, слегка растерялся, пожал плечами, но все-таки ответил:

— Да так… никто. Гончар. Яноро меня называют. Здесь всего третий день. Никого толком не знаю. Не злись. Если у тебя есть дружок или жених… так и скажи.

Жених? Да он что, издевается? Что этому Яноро вообще от нее нужно?

Она собиралась сказать еще что-нибудь недоброе, но гончар отпустил ее и шагнул в сторону, случайно или намеренно толкнув плечом. От неожиданности Илонка вскрикнула, и Яноро остановился. Зачем-то пошарил рукой в воздухе и сказал:

— Извини. Я… не очень хорошо вижу, — он горько усмехнулся и выругался: — Сучье племя! Да я вообще ничего не вижу! Проклятье… Тебе и впрямь слепец ни к чему.

Вот все и объяснилось. Илонка не знала, то ли плакать, то ли смеяться над нелепой случайностью. Она-то гадала, почему Яноро смотрел на нее. А оказалось, он вообще никуда не смотрел. Разве что в черноту.

— Как же ты собирался танцевать, если ничего не видишь? — пробормотала она, чтобы хоть что-то сказать и не дать ему уйти.

— Звуки, запахи… и воздух — он движется. Я чувствую людей, животных, деревья. И все остальное тоже. Сложно объяснить… Иногда такое «зрение» подводит. Когда злюсь… Но обычно я никого с ног не сбиваю.

Он сказал: «злюсь»? На нее, Илонку?

— Ну, раз так, айда плясать! — она улыбнулась, потом вспомнила, что улыбку он не видит, и хихикнула.

— Илонка, — ее имя снова прозвучало как музыка, — вот только жалеть меня не надо.

Ну и забава — друг друга в жалости подозревать. Яноро, глядя мимо Илонки, попрощался и отвернулся. Сейчас уйдет.

— Да стой же ты! — она схватила его за руку. — Я не из жалости… Я сначала-то злыдней себя показала потому… потому… — она замялась, выдумывая подходящую причину: настоящую открывать не хотелось. И выдумала: — Просто ты пялился на меня всю песню… ну, то есть я думала, что пялился. Боялась, болтать начнут. Вот и… Пойдем же!

Яноро, откинув голову, рассмеялся. Обхватил за талию, прижал Илонку к себе и закружил. Как же было ей сладко, и стыдно за свою радость, и страшно, что красавец окажется сном. Или же ему расскажут об ее уродстве.

Яноро ворочался на сеновале. Уснуть мешал то ли громогласный храп старика Пети, то ли до сих пор звучащий в ушах голос Илонки — ласковый, шелковистый, как южная ночь. Когда услышал, по спине пробежала горячая дрожь. Уже тогда захотелось сжать певунью в объятьях. Потом ее рука оказалась в его руке, а запах — женский, пряный — защекотал ноздри, и желание стало непреодолимым. Ни одна девка еще не волновала так сильно, а ведь он знал их не так уж и мало. Даже ослепнув, находил подружек — им нравилась его внешность.