Светлана Жуковского - Дети разбитого зеркала. На восток

— Нравится тебе, дочь рыбака?

Фран огляделась: никто не обратил внимания на странное обращение.

— Не называй меня так.

— А как бы ты хотела называться?

— Своим настоящим именем. Знать бы его.

— Думаешь, легче станет?

— Тебе что-то известно? Скажи!

Но мнимый слепой уже отвлёкся. Словно бы по неосторожности, высоко взмахнув пятернёй, он попал в призывно цветущую плоть над корсажем идущей мимо с подносом служанки. Затем, чтобы удостовериться в недоразумении, продолжил исследования обеими руками, а потом долго извинялся, галантно и чистосердечно, помогая собирать посуду, никем не заподозренный в мошенничестве.

— Зачем тебе это? — спросила Фран, — повязка на глазах, — ты такой же слепой, как и я.

— Это с повязкой. Без неё люди мне нравятся меньше.

— Кто ты?

— Шулер, обманщик. И дочь рыбака — лишняя карта в моём рукаве.

— Значит, вторая такая уже есть в колоде? — неожиданно для себя самой спросила Фран, — Что же это за игра?

— Вот как, — он перестал посмеиваться и внимательно её разглядывал — такое было ощущение, несмотря на повязку.

— Ты догадлива, малышка, — произнёс он очень мягко и задумчиво, — но тебе многому придётся научиться.

— Я бы с радостью научилась твоему искусству, — сказала Фран, думая о могуществе слова и власти, которую имеют над ней некоторые из песен.

Ответом ей был обидный, обидный смех.

— Ты опережаешь мои планы, — собеседник чопорно поджал губы, пытаясь удержать рвущееся наружу веселье, впрочем, без заметного успеха, — не откажусь научить тебя моему искусству, — он выделил слово «моему», — но несколько позже. Придётся подождать.

— Жаль. Я бы хотела понять твои песни.

— Ах, песни… Только я тут не причём. Просто подобрал их, сироток. Это твоё наследство, сестрица. Тебе с ним и разбираться.

У Фран похолодело сердце.

— Ты кем-то послан ко мне?

— Я сам по себе. И это моё горе. Тот, кто мог бы меня послать, молчит. И я всего лишь притворяюсь, будто выполняю его волю. Надеюсь, что хотя бы иногда я угадываю верно.

— И что тебе от меня нужно?

— Вряд ли тебе понравится мой ответ. Ты будешь одной из тех, кто станет сосудом для древних, пробудившихся для битвы сил. В тебе останется мало человеческого. Ты совершишь много великих, безумных и жестоких дел. Ты разрушишь Империю.

— Ты смеёшься надо мной?

— Нет.

— И ты не оставишь мне выбора?

— А разве кто-то мешает тебе выбирать?

— Я выбрала Край пустыни и монастырь. Буду Псом, и буду сидеть на цепи. Никто не заставит меня превратиться в чудовище. Алма доила своих коз не для того, чтобы вскормить чудовище.

Белые пальцы, пробежав по струнам, снова наиграли мотив «По полю, где войско легло…»

— «А после — зима и война»… Считай это предсказанием. В стихах Саад вообще много касающихся тебя предчувствий. Империя давно не вела войн и забыла об опасности. Юное варварское государство на Востоке готовит ей горький сюрприз. Как думаешь, устоят твои глиняные монастыри на пути многотысячной армии?

— За Краем Пустыни нет ничего, кроме выжженных песков, костей и камней. Все так говорят. Впрочем, увидим. Но почему именно я?

— По долгу крови, по праву рождения. Видишь ли, твоя матушка заполучила тебе в отцы самого Ангела Тьмы. С кем не бывает.

— Ты безумец.

— Верно, — спокойно отозвался музыкант. Но я тебе не вру, сестрица. И матушка твоя всегда мне нравилась. Даже когда я держал в руках её мёртвую голову. В тот день я подарил ей кольцо, дороже которого нет в Империи. Правда, уберегла она его не лучше своей героини. А жаль, — вместо вороха пустых слов ты могла бы унаследовать редчайшую драгоценность. Никак не хуже этой.

Он запустил руку ей за пазуху и вытащил за шнурок дымчатый стеклянный сосудец, в котором что-то плескалось.

— Удивительно всё складывается. Кто же направляет твою судьбу, если забота бессмертных оборачивается пустыми хлопотами? Как ты похожа на неё. Очень похожа.

— Ты сказал, Саад?

Слепой певец вернул реликвию на место.

— Саад. Две жизни — одна душа. Неумирающий беспокойный дух. Тебе не утаить свою силу, дитя, сколько бы ты не пыталась…

…«Тебе не утаить свою силу, дитя…»…Слова из отлетевшего предутреннего сна звенели на самом дне души. Но Энтреа уже погрузился в заботы сегодняшнего дня.

Проходимец, нанятый прислуживать в дороге, исчез под утро на самых подступах к Ашеронскому лесу, прихватив с собой лошадей. Испачканная накануне одежда осталась не вычищенной, порядочного завтрака тоже не предвиделось. Справившись с приступом бессловесного бешенства, Энтреа обдумал ситуацию.

У него осталась клетка с голубями для ритуала на берегу Озера и кое-какая мелочь им в подмогу. Не слишком богато — магия была основой его личности и не нуждалась в разной дребедени, вроде амулетов и заклинаний. Нуждалась она в пробуждении, и, случись такое, задача оказаться к вечеру у озера Наар показалась бы пустяком, но теперь, при всём своём могуществе, Энтреа рискует опоздать к рассчитанному часу полновластия луны и застать её пустой и иссякшей. Придётся полагаться на удачу, — или на помощь. Лес странен и волшебен, и он ему поможет.

Энтреа собрался и решительно двинулся в путь.

Оказавшись под сводами леса, Энтреа был ошеломлён солнечной, благоуханной, медовой истомой, жарко дохнувшей ему в лицо. В пронизанной золотым светом зелени качались цветы, жужжали шмели. На стволах сосен плавилась смола. Всё дышало роскошью и полнотой многообразной самодостаточной жизни, бесконечно чуждой всякой магии, бесконечно чуждой ему, Энтреа. Но он ощущал её обаяние и начинал беспокоиться: могли ли жить призраки в этом лесу?

Споткнувшись о корень, он упал в нагретую траву, в россыпь душистой мелкой земляники, а потом медленно повернулся на спину, запрокинул лицо и уставился в голубеющее между ветками небо. Он попытался услышать заветные мысли леса и послать ему свой вопрос. Но небо смотрело на него наивно и немо.

Вдруг на небесном фоне показалась голова диковинного зверя. Вскочив на ноги, Энтреа увидел лошадь. У животного был приветливый вид и весёлый взгляд. Очень отчётливый знак. Ашеронский лес велик, и кто его знает, где искать это Чёрное Озеро. Судя по всему, вот и проводник.

Энтреа протянул руку, и проводник сделал шаг вперёд. Ни седла, ни уздечки на нём не оказалось. Мохнатые ножки и длинная грива серого цвета. Энтреа погладил лошадь и взобрался на неё вместе со своей поклажей. Два голубя испуганно затрепыхались. Не слишком удобно, но всё же куда лучше, чем пешком.

Лошадка послушно двинулась в глубину леса, — может, немного быстрее, чем хотелось бы всаднику. Постепенно облик леса менялся. Кроны деревьев ушли далеко вверх, остались позади цветы и многотравье. Приглушённый свет скользил по голым стволам и сухим листьям на земле. Иногда открывались изумрудные поля папоротника, замысловатые россыпи грибов.