Таисия Пьянкова - Берегиня [с иллюстрациями]

— Тебя как отпустили-то? — в нетерпении теребит Малиновка отца.

— Чудом! — опять смеётся Михей. — Истинно чудом. Я и сам до сих пор не верю! Давай-ка сядем потолкуем, покуда ребята спят.

Устроились они рядком у шалаша, и обсказал Михей дочери о странном своём избавлении.

— Меня, — говорит, — до суда в пересыльной держали. Я у них там за подметалу состоял. Днём суета этапная мешала работе, а ночами самое время убирать...

Вот вышел, значит, Михей с вечера к тюремным решётчатым воротам, начал метлою сор подхватывать. А на часах у ворот стоит такой же мужик, как он сам, только одет в казённое. Хороший мужик — не понукает...

Откуда ни возьмись, бежит тюремный смотритель, чтобы скорее ворота отворяли. Дескать, гости едут, встречать тороплюсь. Глянул Михей на дорогу — вот уж он, возок расписной, к воротам подкатывает. Часовой Михею маячит: дескать, отойди подальше.

Сыздаля-то не было у Михея возможности разобрать, о чём толковал с перепуганным смотрителем хозяин богатого возка. Только видно было, как удалой возница всё подмаргивал ему, поигрывал тонким прутиком да посверкивал с белой шапки дорогою звёздочкою.

Так хотелось Михею крикнуть тому вознице, что не бандит он, не убийца какой! Нечего смеяться над чужим горем. А смотритель между тем исприседался перед гостем, исприглашался пожаловать к нему в дом. Но в ответ только хлопнула сердито дверца возка, и возница крутанул над смотрителевой головою тонким прутиком.

С великой досады смотритель влетел в ворота, как сатана в пекло!

Михею ажно почудилось, что тюремный двор сажей подёрнулся, а от казённика искры летят.

Попятился Михей со своею метлой подальше от греха, тут его смотритель и поймал, как волк глупого зайца.

— Хто? — кричит да тычет Михею пальцем прямо в лицо. — Этапный?!

— Не-е, — отвечает Михей, — тутошний я, деревенский. Третий месяц суда жду.

— Какое за тобой дело? — опять орёт.

— Попёнка вожжою огрел...

— Пошёл вон! — визжит смотритель. — Что стоишь, вылупился...

А Михей столбом стоит, ничегошеньки понять не может — хоть убей!

Тогда караульный метлу из его рук выхватил, да метлою, да метлою его по спине...

— Не поймёшь, дурак? Пошёл вон, говорят! — и пинка добавил.

А уж за воротами шепчет по-доброму:

— Слыхал?! Новый губернатор к нам прибывает — смотреть будет, как да за что православных по тюрьмам томят. Ты ступай себе, иди спокойно...

Поклонился Михей доброму караульщику земным поклоном и прямо домой!

— Ночь прошагал — ничо, — объясняет Малиновке отец. — А утром чую — устал. Передохнуть не мешало бы. Тут и шалаш увидел. Сунулся в него — вот те раз! Мои напёрстки лежат, ещё и платком твоим прикрыты. И ты, гляжу, близко сидишь, дремлешь. Ну скажи ты мне: это ли не чудо чудное, диво дивное? И от тюрьмы даром отделался, и с вами в глухом лесу не разминулся. Бывает же такое на свете!

У Малиновки от отцовского рассказа сердце затрепетало, однако заговорить о собольке не насмелилась.

«Вот ещё, — думает, — полезу к батюшке в радость со своими придумками. А всё-таки странно, что у кучера на белой шапке звезда сияла!»

Вовсе по свету повёл Михей Пораев огольцов своих с дочкою обратно в деревню. На подходе к околице Малиновка вспомнила:

— Платок в шалаше оставила!

— Да Бог с ним, с платком, — утешил дочку Михей. — Вернёмся за орехами — подберём. Кому он в лесу нужен?

Стали Пораевы в деревню входить — народ увидел.

— Ты гляди, что на свете делается! — кричит одна баба другой. — Отпустили Михея-то!

— Ито!

— Слава те, Господи!

— Уж не по этой ли нужде нарочный из уезду вечор до батюшки Калистрата приезжал?

— А холера его знает.

— А пошто бы матушке провожать-то его со слезами?

— А холера его знает.

— И обалдуй ихний что-то не показывается.

— Да чёрт с ним!

— ОЙ, чо будет, чо будет...

— Ничо не будет. Приструнят Калистрата. Не одного ить он Михея обижал.

— Дай-то Бог...

Когда Пораевы, перекланявшись со всею деревней, отворили запертую избу, Малиновка первой ступила на порог. Ступить-то она ступила, да заробела у косяка: так чисто в избе, так светло, будто три солнца в окна глядят. Когда же решилась дальше пройти, увидела: платок, ею забытый утром в лесу, лежит разостлан по столу, а на самой его серёдке горит яркой звёздочкой дорогая брошь.

В таёжном углу Среднего Приобья столько озёр, сколько у рябого пятен. Тут и Кривое озеро, и Щучье, и Глубокое, и Волково, и Прорва... Господи! И Лешево озеро! Рукой махнёшь... Но только к одному небольшенькому, но глубокому была прилеплена дорогая марка — волшебное!

Лежало то озеро среди векового леса, по всему окоёму заболочено и кувшинкою заметено. А серёдка чистая, синяя. Какой бы шальной ветер ни хватывал тайгу за вихры. Озерка того ни одна струя не задевала. Словно кто-то умелый дохнул как-то один раз на воду и усыпил её на веки вечные.

Никто не доставал в Акентьевом озере дна. А спорщики отыскивались хваткие, удалые! Бесполезно. Ни один хват ни у кого не выспаривал.

Высоко над озёрным берегом поднимался с поддонной глубины белый камень. По верху он был ровнёхонький, что пень, срезанный пилою. И хватало того срезу ровно на одно подворье.

С белого камня до самой дымки земной видел человек перед собою тайгу и тайгу...

На том озере даже комара не водилось. Ничто не мешало человеку чуять, как вливает в него природа здоровье своё, как разговаривают между собой земля и солнце.

Ой, благодать!

И хотелось тогда верить, что открывается озеро перед человеком! Но когда? Каким днём? Каким часом?

Старики успоряли, что были такие удачники, которые своими глазами видели, как однажды поднялась озёрная вода выше тайги, потом упала разом и оставила на ровной середине дворец несказанной красоты! Располохнулись в том дворце светлые двери: проходи кому хочется, бери добра сколько надо. Однако докладали, что хозяин озера до жадных больно строг!

Среди окрестных просташей никто на лёгкую наживу не надеялся, потому и посмеивались над стариками — ну откуда бы в таёжном озере взяться дворцу?

— Пущай не верють, — больше других обижался на чужое сомнение дед Воркуток. — Только волну чохом не собьёшь. Могет быть, не дворец... А всё-таки ктой-то живёть на дне, в самой глыбокой низине. Только об этом до времени никому знать не дано, и я не скажу...

Но к Воркутковой тайне мужики всё же сумели подъехать тем, что привезли ему из дальнего извоза турецкого табаку. Затянулся Воркуток заморским зельем, стрельнул кашлем на всю улицу, перевёл дух и удивился:

— Эко, холера! Не хужей самосаду.

Подарком этим он долго потом угощал стариков да каждый раз посмеивался:

— Чо?! До кишок продрало? С этого с турецкого дымку вы у меня само заморье увидите!