Наоми Новик - Чаща

— Ну, здесь хоть немного потише, — промолвил Саркан, оборачиваясь от дверей ко мне. Он утер ладонью лоб, прочертив чистую полосу по тонкому слою серой каменной пыли, налипшей на кожу. Руки его были все в зеленом порошке и радужных пятнах масла — того самого, что горело в светильниках. Дракон с отвращением поморщился — еще и рукава рабочей рубашки раскатались и неряшливо болтаются!

На мгновение мне почудилось, будто мы снова остались в башне совсем одни, только он и я, снаружи никаких армий, в подвале не прячутся королевские дети, и тень Чащи не пала на наш порог. Я совсем позабыла, что пытаюсь злиться на Саркана. Мне отчаянно хотелось оказаться в его объятиях, прижаться лицом к его груди, вдыхать его запах, дым, пепел и пот вперемежку; мне хотелось зажмуриться и ощущать его руки на своих плечах. Хотелось впечатать пальцы в его пропыленную кожу.

— Саркан, — прошептала я.

— Они, надо думать, пойдут в атаку с первым рассветным лучом, — поспешно проговорил Саркан, обрывая меня на полуслове. Лицо его казалось закрытым наглухо, так же как и входные врата. Дракон отступил от меня на шаг и указал на лестницу. — Прямо сейчас тебе лучше немного поспать.

Совет как нельзя более разумный… он застрял у меня в желудке неудобоваримым комком. Я спустилась в кладовую, прилегла рядом с Касей и детьми и свернулась клубочком, тихо негодуя про себя. В темноте слышалось их легкое ровное дыхание. Этот звук должен был меня утешить и успокоить, а на самом деле он словно издевался: они спят, а ты нет! Даже подвальный пол не мог остудить мою разгоряченную кожу.

Мое тело слишком хорошо помнило этот бесконечный день. Еще утром я проснулась по ту сторону гор; я словно наяву слышала, как эхом разносится перестук копыт по камню позади меня, все ближе и ближе; я в панике хватала ртом воздух — аж ребра трещали! — пока бежала с Маришей на руках. Там, где ее ножонки бились по моим бедрам, остались синяки. Мне полагалось заснуть как убитой. Но магия жила и трепетала во мне — и переполняла меня, не находя выхода, словно я перезрелый помидор, у которого, того гляди, лопнет кожица; а на пороге у нас вражеское войско.

Вряд ли Солья потратит вечер на то, чтобы готовиться к обороне и составлять сонные заклинания. Он заполнит наши траншеи белым огнем и подскажет Мареку, куда нацелить пушки, чтобы перебить сколь можно больше людей. Солья боевой маг, он побывал в десятке битв, а за Мареком стоит вся польнийская армия, шесть тысяч человек против наших шестисот. Если мы не сумеем дать им отпор, если Марек пройдет сквозь возведенные нами стены, сокрушит двери, перебьет нас всех и заберет детей…

Я сбросила одеяла и встала. Кася на краткий миг приоткрыла глаза, убедилась, что это я, и задремала снова. Я неслышно отошла и, вся дрожа, присела у догоревшего очага. Мысли мои снова и снова возвращались к тому, как близки мы к поражению и к Чаще, что надвигается на долину зеленой всепоглощающей волной, темная и ужасная. Я пыталась от нее отгородиться, но перед моим мысленным взором на площади Дверника уже воздвиглось раскидистое сердце-древо, такое же чудовищное, как то жуткое дерево в Поросне за границей Чащи; и все, кого я любила, задыхались под жадными, хваткими корнями.

Я встала с пола и бросилась бежать от собственных домыслов вверх по лестнице. В главном зале окна-бойницы были темны. Снаружи не доносилось ни обрывка песни. Все солдаты спали. Я карабкалась все выше, миновала лабораторию и библиотеку; за их дверями все еще мерцали зеленые, фиолетовые и синие огни. Но и там и там было пусто; мне не на кого было наорать, и некому было огрызнуться в ответ и обозвать меня идиоткой. Я поднялась на еще один лестничный пролет и остановилась на самой границе следующей площадки, у бахромчатого края длинного ковра. Из-за дальней двери в самом конце коридора пробивался слабый свет. В этот коридор я никогда даже не заглядывала: он вел к спальне Саркана. Некогда для меня это было логово людоеда.

По плотному темному ковру вился узор, вытканный желто-золотой нитью: одна-единственная линия выходила из тугой спирали — как изгиб ящеричного хвоста. Раскручиваясь, золотая линия постепенно утолщалась и, петляя туда-сюда, вилась по всей длине ковра, прямо как тропинка, уводящая в сумрак коридора. Ноги мои тонули в мягкой шерсти. Я шла по золотой линии, а она все расширялась под моими ногами и словно бы обрастала тускло поблескивающей чешуей. Я прошла мимо гостевых покоев — их двери находились друг напротив друга, — и сразу за ними меня обступила тьма.

Теперь каждый шаг давался мне с трудом, я шла против ветра. Узор на ковре приобретал более четкие очертания. Я прошла по огромной лапе с когтями цвета слоновой кости, по раскинутым бледно-золотым крылам с темно-коричневыми прожилками.

Ветер похолодал. Стены исчезли, растаяли, стали частью тьмы. Ковер расширился, заполнил собою весь видимый мне коридор и протянулся дальше. Он уже не ощущался как шерстяной. Я стояла на теплой чешуе, мягкой, как кожа; она вздымалась и опадала под моими ногами. Звук моего дыхания эхом отражался от стен пещеры где-то за пределами видимости. Сердце мое заходилось от безотчетного ужаса. Ноги сами рвались развернуться и убежать.

Вместо того я зажмурилась. К тому времени я уже хорошо изучила башню и представляла себе длину коридора. Я сделала еще три шага по чешуйчатой спине, а затем развернулась и протянула руку, нащупывая дверь — я знала, что она тут. Мои пальцы легли на дверную ручку, ощутили теплоту металла. Я открыла глаза — я опять стояла в коридоре, прямо перед дверью. Еще через несколько шагов и ковер и коридор заканчивались. Золотистый узор заворачивался словно бы внутрь себя. На меня глядел блестящий зеленый глаз — и пасть с серебристыми зубами в несколько рядов подстерегала незваного гостя, не знающего, где остановиться.

Я открыла дверь. Она бесшумно повернулась на петлях. Комната оказалась небольшой. Кровать — маленькая и узкая, под балдахином из алого бархата; у камина — один-единственный стул, покрытый изящной резьбой; одна-единственная книга на столике перед ним, одна-единственная недопитая чаша с вином. Дрова в камине прогорели до тлеющих углей, светильники были погашены. Я подошла к постели и отдернула полог. Саркан заснул, вытянувшись на кровати, как был, в штанах и расстегнутой рубахе — вот разве что куртку снял. Я постояла немного, придерживая край балдахина. И дождалась-таки: он проснулся, беспомощно заморгал, от изумления позабыв даже возмутиться, как будто и вообразить не мог, что кто-то дерзнет ворваться к нему в спальню. Вид у бедняги был настолько оторопелый, что мне внезапно расхотелось на него орать.