Инна Черкашина - Чертежи и чары [СИ]

— Кстати, — Север будто читал мои мысли, — как там дела с ужином?

— Пока ты сидишь здесь, он даже не намечается.

— Нери, границы твоего гостеприимства гораздо уже, чем твоя входная дверь. Это несоответствие нужно устранять.

— Сейчас пойду и выломаю в двери форточку! — фыркнула я. — Тебя так устроит?

— Если учесть то время, которое я потратил на твою дверь, я предпочту заняться тобой.

— Что?

— Я имею в виду, твоими кулинарными талантами. Я люблю хорошо покушать.

— Трудно было не заметить.

— Ну, еще бы я не полюбил вкусную пищу после семи лет перловой каши на завтрак, обед и, если повезет, ужин. Я бы посмотрел на тебя в тюрьме.

— Не дай боги! Спасибо, конечно, за доброе пожелание, но мне и тут хорошо!

— Вот поэтому пойдем на кухню и приготовим хоть что-нибудь, иначе я умру от голода, и тебя все-таки посадят.

Что было делать, пришлось пойти. В итоге я полчаса выслушивала, какая я нехозяйственная, что ни один нормальный человек не в состоянии питаться одной лишь капустой, так что содержание моих полок еще раз доказывает, что я не человек, и что если бы его кухарка готовила так же, он бы убил ее и снова сел бы в тюрьму. Я была оскорблена, но не могла отрицать, что в кулинарии я полный бездарь. Спустя некоторое время нам все же удалось сотворить что-то приличное, какую-то запеканку и зеленый суп, чем я была чрезвычайно довольна, по крайней мере, пока маг не сказал, что дома он кормит этим собак или свою соседку.

— Это какую такую соседку? — не поняла я, изо всех сил стараясь прогнать из головы образ женщины, напоминающей сразу и собаку, и соблазнительную красотку, зашедшую к Северу на чашечку супа.

— Обычную. Просто госпожа Варек обожает такого рода блюда, с тех пор как ей исполнилось девяносто, и она потеряла последние зубы.

— А, а я ее понимаю, очень вкусно, — не смущаясь присутствием высокопоставленного лица, я зачерпнула единственной найденной в доме ложкой горячий бульон и стала его пробовать.

— Дитя пустыни, у тебя же были тарелки!

— Были да сплыли, точнее, Сол их расколотил, когда пытался вымыть, — порадовала я мага.

— Ладно, тогда я скоро вернусь, — с этими словами Север вышел из кухни, и уже через несколько минут я увидела в окне, как он быстро шагает в сторону ярмарки. «Ну вот, хоть какая-то польза», — подумала я и продолжила активно пробовать суп.

Маг прибыл с тарелками, половником, ложками и вилками, раскрашенными в желтый цветочек, что привело меня в состояние, близкое к знакомой мне истерике, так как все это барахло я еще недавно видела на обеде у мэра, а значит, торговцы все же вытрясли с нашего главного скряги положенную компенсацию. Сол, спустившийся с чердака, сначала покраснел, потом покрылся пятнами в цвет сервиза, но не выдержал и тоже захихикал. Север догадался, что вряд ли дело в том, что мы просто безумно счастливы получить такое богатство, но оставил нас в покое, отвлекшись на заваривание чая (все-таки хорошо, что я купила чайник вместо лейки). Потом мы объяснили ему причину нашего веселья, он позволил себе улыбнуться и сказал, что он, в общем-то, не удивлен, потому что торговцы — те еще пройдохи. Ну, ему лучше знать.

Поужинав, а может, позавтракав, мы отправились спать, чтобы наутро быть готовыми к приему гостей. Как я узнала, кроме этого магистра Дохера или как его там, мне предстояло ожидать также инженера по особому строительству и его помощника, которые помогут нам усовершенствовать корабль. Еще Север намекнул, что вместе с людьми приедет и некоторый груз, который может понадобиться нам как в Пестром море, так и на его берегах. Я, конечно, больше заинтересовалась таинственным грузом, чем людьми, но маг, уже неплохо узнавший мои слабости, решил меня помучить. Я поклялась, что отомщу, но на этот раз пошла спать. Мне послушно уступили гамак, чему я была очень рада, так как он удобен тем, что в него влезает только один человек и один тушкан, а повторения прошлой ночи мне крайне не хотелось.

Утром я проснулась от того, что кто-то пел в непосредственной близости от меня какую-то до ужаса радостную и, наверное, патриотическую песню. О втором я догадалась, открыв глаза и узрев возле окна коленопреклоненную фигуру, которая сосредоточенно наблюдала за восходом солнца и торжественно выводила финальные пафосные строчки:

— Мило, очень мило, но НЕ В ПЯТЬ ЧАСОВ УТРА! — на повышенных тонах сообщила я новоявленному певцу. — Демоновы уши, ну до чего докатились, в собственном доме которую ночь спать не дают!

Юноша молчал, но его глаза лучше всяких звуков сообщили мне о том, что он меня, во-первых, не заметил, во-вторых, не ожидал от дамы такого поведения, а в-третьих, он никогда не видел, чтобы так реагировали на гимн великой Антанты. Мне же пришло в голову, что мне повезло, если это инженер или его помощник, а вот если нет…

— А вы случайно не господин Пальма Херада?

Ой, кажется, это он. И, по-моему, я опять что-то напутала.

«Рохеда, Альмо Рохеда», — повторяла я про себя несколько минут спустя, меняя повседневные штаны и рубаху на платье, которое мне сшила одна из сестер Сола из ткани, купленной на ярмарке. Платье, разумеется, было простеньким, но для меня и это являлось большим достижением. Стоя перед треснувшим зеркалом, я почти любовалась собой, одновременно повторяя ненавистное имя гостя и пытаясь убедить себя не ожидать от гостей из Ферры никакой особенной реакции на изменение моего стиля. Севера после комбинезона уже ничто не удивит, а этот Пальма вообще меня толком не видел. Почти спокойно я сползла с чердака и направилась в кухню, где шла оживленная беседа и, конечно, обо мне:

— Вэнко, вы только представьте, она сказала «мило», просто «мило» о нашем гимне! Это же оскорбление, которое смывается только кровью!

— Рохеда, успокойтесь, здесь люди не такие, как в столице. Привыкнете. И Нери, я слышу, что ты стоишь за углом, так вот учти, что гимн для историка такая же неотъемлемая утренняя традиция, как и медитация для мага или крепкий сон для механика из деревни Дыра.

Я смирилась, но новоявленный историк сам все испортил:

— Я не хочу привыкать! Я сейчас пойду к мэру и потребую от него спеть гимн и…

— И получите по роже кактусовым горшком, — зевая, я вошла в кухню. Воцарилась тишина, прерываемая лишь бульканьем в горле молодого человека, которого я теперь могла рассмотреть во всех деталях. Лет двадцати пяти на вид, хотя кто их, феррцев, разберет, нормального телосложения, с каштановыми волосами, очками на носу и явно аристократическим лицом, которое я определила по часто упоминаемым в книгах «трепетно раздувающимся ноздрям». Вот у него именно так они и раздувались, наверное, он нервничал. Я его даже понимала.