Марьяна Сурикова - Между Призраком и Зверем

Перед потемневшим взором предстало бледное лицо Призрака, чьи синие глаза горели нереально ярко.

Я ощутила стальную хватку на своих плечах, до слуха, с трудом улавливавшего иные звуки, кроме нарастающего гула в ушах, донеслось: «Зачем?» И прежде чем я окончательно лишилась сознания, успела ответить: «Спасти тебя».

Сны пришли на смену беспамятству, наполняя тело целебной силой, восстанавливая утраченную энергию, отданную в ответ на вопросы. Хорошо, что во сне невозможно логически рассуждать или обдумывать последствия собственных поступков, иначе отдохнуть попросту не получилось бы.

Когда открыла глаза, в первый момент удивилась окружающему интерьеру, пока не сообразила, что это та самая башня, куда Вернон однажды переносил меня. Сам он обнаружился неподалеку. Он застыл у окна, а ледяная скованность его фигуры не нарушалась ни единым движением. Первые минуты я просто смотрела на него, но, не дождавшись даже намека на какую-то реакцию, медленно села на постели и прислонилась спиной к стене.

— Ты не желаешь освобождаться от своей обязанности? Тебе и правда по нраву такая странная жизнь? Получать силы от граней, отдавать им взамен всю человеческую энергию и тем самым существовать? Без сна, без еды, без… чувств?

— Когда мне было безразлично, — Призрак не повернул головы, но хотя бы отвечал, — я мог сохранять равновесие.

Я осторожно поднялась с кровати, ощущая небольшую слабость, но все же дошла до Вернона и остановилась рядом, внимательно прислушиваясь к его словам.

— С людскими чувствами невозможно служить палачом граней и без колебаний наказывать виновных, лишая их возможности и дальше совершать преступления. Если смотреть на такого человека по эту сторону радужных стен, то весь его облик — густая и беспросветная темнота без толики света. Если же разглядывать обычных людей — в них смешиваются тьма и свет, а если наблюдать за такими, как ты, — он особенно выделил последнее слово и обвел рукой мой силуэт, — то это как следить за золотистым солнечным сиянием. Свет, легкая тень и снова свет. Он сияет даже в твоих глазах. И вот такие, как ты, не должны погибать.

— Почему же я погибну? Я видела ритуал, он не предполагает убийства. Клинок получит мою кровь, и ты освободишься. Или все же не хочешь?

Теперь Вернон полностью развернулся ко мне, и голос звучал по-прежнему ровно, но выражение лица больше не походило на маску.

— Когда влияние граней слабеет, я ощущаю отголоски эмоций, не глубокие яркие порывы, но в том состоянии, когда перестал чувствовать вовсе, даже они кажутся сильными.

Он коснулся моей руки, провел пальцами до запястья.

— Даже прикосновения я ощущаю. И это приятно. Приятно прикасаться, чувствовать тепло, слышать и видеть тебя рядом. Разговаривать или наблюдать. Испытывать удовольствие от понимания, что больше не боишься меня. Мы похожи, потому ты так свободно чувствуешь себя в гранях. Их энергия проникает в тебя, меняет.

Его ладонь взлетела вверх, а пальцы сомкнулись вокруг радужной капли амулета, шнурок натянулся, впиваясь в кожу.

— Но я готов был закрыть их для тебя.

— Что? — Мерное звучание его голоса гипнотизировало, но резкие нотки последней фразы встряхнули и заставили схватиться ладонями за его руку, натягивающую короткий шнурок.

— Да, закрыть! Забрать свой подарок.

— Зачем? — Захотелось отклониться, но сжавшаяся вокруг кожаного шнурка рука не пустила, а напротив, заставила качнуться Призраку навстречу.

— Чтобы они не нашли тебя.

— Вернон! — Шнурок слишком туго обхватил горло, и, услышав мой вскрик, Призрак тут же разжал ладонь.

— Я пытался сорвать его, пока ты спала, — просто сказал он, — не вышло. Камень чувствует и не позволяет себя снять. Теперь, пока не исполнится ваше соглашение, грани не отпустят. И мне придется перенести тебя в старую часовню и вложить в руки нож, а потом наблюдать за тем, чтобы ничто не мешало ритуалу.

Миг — и нож, о котором он говорил, появился в его ладони.

— Ты будешь лежать на старом алтаре, сама приставишь к груди острое лезвие, — кончик кинжала едва-едва коснулся кожи в неглубоком квадратном вырезе платья, — и в этот миг грани вернут тебе все, что забрали. Человеческие чувства, эмоции, страхи. И ты задашься вопросом, а правда ли так невинна, что можешь безнаказанно предложить свою кровь кинжалу, не совершила ли в прошлом чего-то, о чем позабыла. Сомнения, — его голос звучал все глуше, а острый кончик невесомо рисовал круг за кругом, — будут нарастать, а твоей рукой станут управлять грани. И вот если хотя бы на миг испугаешься, что недостойна, что обманула и не готова умирать ради чужого спасения, — кинжал вдруг надавил сильнее, а я стояла, не шевелясь, — твоя рука сама пронзит грудь, и ты умрешь.

Он резко убрал нож и отвернулся.

— Умрешь, и я буду это видеть.

Нож замерцал и исчез, а пальцы Призрака сжались в кулак. Я приподнялась на цыпочки, легонько коснулась руками широких плеч, сперва несмело, но, не ощутив протеста, сильнее провела ладонями по напряженной спине, а потом обняла Вернона, скрестив руки на его груди. Прижалась щекой к ткани белоснежного костюма.

— Все может получиться. И тогда ты снова будешь жить. Ведь это так замечательно — чувствовать. Если хочешь, я покажу тебе много-много интересных, по-настоящему красивых мест, которые помню еще с детства. Можно нырнуть с головой в теплое озеро или босиком пройтись по мягкой траве, можно полежать среди цветов, вдыхая их аромат, и слушать ветер, смотреть на небо и меняющие форму облака. Можно просто молчать или рассказывать друг другу истории. Хотя… нас разделяет столько лет, — я вздохнула и невесело улыбнулась, — ты успел увидеть намного больше меня. Не будь граней, я бы даже не знала, что ты жил на этом свете. Расскажешь обо всем интересном, чему был свидетелем?

Он промолчал, потом разжал мои ладони и обернулся.

— Я бы хотел, Миланта, провести с тобой все время, что у меня есть, но его осталось слишком мало. Грани позовут, и придется ответить.

И неожиданно обхватил мою голову ладонями и склонился ниже. Легко коснулся холодными губами в поцелуе, невинном и чистом, призванном оставить лишь светлую память, и хотел отстраниться, но мое тело, моя скованная гранями душа откликнулись на этот порыв. Впервые в жизни я по собственной воле поцеловала мужчину, всем существом потянувшись навстречу, разрушая его холод теплом своего дыхания, понимая, что, возможно, целую его в первый и последний раз. Погрузилась в ровное мерцание тихой радости, чувствуя, как скользят по моим плечам его руки и прижимают крепко к скованной ледяными путами груди. Я ощущала биение его сердце и знала, что оно отчаянно стремится снова жить и снова чувствовать.