Рэйнбоу Роуэлл - Так держать! [litres]

– Он даже не появляется, чтобы этим компьютером воспользоваться. Наверняка держит все в своем телефоне.

– Тогда выкради телефон.

– Лучше ты. Мне нужно посещать занятия.

Фиона сказала, что вскоре должна встретиться со Старинными Семьями – намечается консорциум всех, кого Маг обделил во время своего переворота.

Отец ходит на собрания, но душа у него к этому не лежит. Ему интереснее обсуждать магическое животноводство и архивный семенной фонд. Все Гриммы – фермеры. Наверное, моя мать влюбилась без памяти, если решилась выйти за него замуж.

После ее смерти все, у кого хватило смелости восстать против военного переворота Мага, были исключены из Ковена. За последнее десятилетие никто из Старинных Семей не получал там место, хотя большинство реформ Мага направлены именно на нас.

Запрещенные книги, запрещенные фразы. Правила касательно того, когда и где нам встречаться. Налоги, покрывающие все предприятия Мага: в особенности для того, чтобы заплатить за каждого незаконнорожденного фавна и кузена кентавра и каждое магическое недоразумение в нашем мире, желающее посещать Уотфорд. В мире магов никогда раньше не было налогов. Налоги – для нормалов, у нас же были правовые нормы.

Нельзя винить Старинные Семьи в том, что они при любой возможности наносят Магу ответный удар.

В любом случае я сказал Фионе, что сделаю это. Поднимусь в кабинет Мага и осмотрюсь там, даже если впустую.

– Забери оттуда что-нибудь, – сказала она, стискивая руль.

Я сидел на заднем сиденье, поэтому видел в зеркале лишь полоску ее лица.

– Что именно?

– Не важно. – Фиона пожала плечами. – Что-нибудь.

– Я не вор.

– Это не воровство. Кабинет ее и твой тоже. Возьми что-нибудь для меня.

– Хорошо, – пообещал я.

В итоге я почти всегда соглашаюсь с Фионой. Благодаря столь сильной тоске моя мама словно оживает.

Но сегодня я слишком устал, чтобы выполнять поручение Фионы.

А еще я слишком нервный. Не могу отделаться от чувства, что за мной следят. Что заплативший тугодумам за мое похищение наверняка повторит попытку.

Завершив свои дела в Катакомбах, я тащусь по ступенькам башни в нашу комнату.

Когда я захожу, Сноу уже спит.

Обычно я принимаю душ утром, а он вечером. Спустя столько лет у нас все налажено.

Мы перемещаемся по комнате, не касаясь друг друга и не переглядываясь. Не разговаривая. По крайней мере, не глядя на другого, пока тот смотрит.

Но сегодня у меня все волосы в паутине, и я испытывал такую жажду, что, пока я кормился, кровь затекла даже под ногти.

Такое было со мной лишь в четырнадцать лет, когда я вкусил кровь впервые. Обычно я могу высосать без остатка пони, даже не испачкав губ.

Двигаюсь по комнате тихо. Мне, конечно, нравится докучать Сноу, но сегодня я просто хочу вымыться и поспать.

Не стоило мне сразу посещать все занятия. Ноги затекли, а голова просто раскалывается. Может, и к лучшему, что тренер Мак не возьмет меня обратно в команду, ведь я даже не могу вынести семи часов за партой. Когда я явился на тренировку, он посмотрел на меня с грустью. А еще с подозрением. Сказал, что я на испытательном сроке.

Я наспех моюсь в душе, а когда забираюсь в постель, то все мое тело стонет от удовольствия.

О Кроули, как же я скучал по этой кровати! Несмотря на то что она пыльная и неровная, а гусиные перья пролезают сквозь чехол, царапая в кожу.

Дома у меня огромная спальня. Нашей мебели сотни лет, и мне не разрешается что-нибудь вешать на стены или передвигать, потому что все занесено в реестр Национального фонда. Каждую пару лет приезжают журналисты из местных газет, чтобы написать про нас статью.

Там у меня громоздкая задрапированная кровать, и если подойти поближе, то можно насчитать сорок две горгульи, вырезанные на ней в качестве украшения. У изголовья раньше стоял стул-стремянка, потому что кровать была слишком высока, чтобы я смог забраться туда самостоятельно.

Но кровать в Уотфорде стала для меня более родной.

Я переворачиваюсь на бок, лицом к Сноу. Он спит, поэтому я могу посмотреть на него. Так я и делаю. Хотя знаю, что лучше мне от этого не станет.

Сноу спит, свернувшись в клубок: подтянув ноги к груди, сжав кулаки, приподняв плечи, вжав голову. Кудри рассыпаны по подушке. Лунный свет скудно освещает его золотистую кожу.

У тугодумов света не было. Бесконечная ночь боли, шорохов и крови.

Я мертв лишь наполовину. И обычно, когда у меня все в относительном порядке, я лишь наполовину чувствую себя потерянным.

Когда я лежал в гробу, приходилось делать над собой большие усилия.

Заставлять себя мысленно уйти…

Чтобы сохранить разум. Чтобы пережить этот кошмар.

А когда я улетал слишком далеко, то держался за единственное, в чем всегда уверен, – за голубые глаза…

Бронзовые кудри.

Тот факт, что Саймон Сноу – величайший из ныне живущих магов. И ничто не способно навредить ему, даже я.

Что Саймон Сноу жив.

И я безнадежно влюблен в него.

Ключевое слово – «безнадежно».

Как-то я понял, что одержи я победу над Саймоном, то сам же буду страдать больше всех.

Осенило меня на пятом курсе, когда Сноу ходил за мной по пятам, как собака на привязи. Когда не давал мне ни единой секунды уединения, чтобы разобраться в своих чувствах или избавиться от них. Что я попробовал тем летом. Безуспешно.

Лучше бы я никогда не осознал, что люблю его.

С тех пор моя жизнь превратилась в пытку.

Жить в одной комнате с тем, кого желаешь больше всего на свете, – словно жить по соседству с открытым огнем.

Он постоянно заманивает тебя. И ты подходишь ближе. Ты знаешь, что добром это не закончится – в этом нет ничего доброго, что из этого ничего не выйдет.

Но все равно шагаешь вперед. А потом…

Что ж. Потом ты горишь.

Сноу говорит, что я помешан на огне. Я же скажу, что это естественная реакция, ведь я легко воспламеняюсь.

То есть, наверное, все хорошо горят, но вампиры словно насквозь пропитаны нефтью. Мы горим как бумага для фокусов.

Самое жестокое в этой шутке – то, что я происхожу из древнего рода магов огня, даже двух: Гриммов и Питчей. Я потрясающе владею огнем. Главное не подходить к нему близко.

Нет…

Самое жестокое – то, что Саймон Сноу пахнет дымом. Сноу стонет во сне, его одолевают кошмары, нас обоих. Он переворачивается на спину, рука на секунду зависает в воздухе, а потом падает за голову. Его нелепые кудри вновь касаются подушки. Саймон обычно коротко стрижет волосы сзади и по бокам, но спереди красуется кудрявая шевелюра. Каштаново-золотая. Сейчас темно, но я все равно вижу этот цвет.

Я также знаю, какая у него кожа. Еще один оттенок золота, самый светлый. Сноу никогда не загорает, но на плечах у него веснушки, а спина, грудь, руки и ноги усеяны родинками. Три родинки на правой щеке, две под левым ухом, одна над левым глазом.