Ульяна Соболева - Мертвая тишина [СИ]

Сейчас Курд выполнял филигранную работу, вкладывая в черепную коробку Мокану наравне со всем известными фактами из его прошлого ложные кадры. Кадры, имевшие звук и запах. То, что позволит подопытному поверить в их правдивость безоговорочно.

Да, Думитру очень аккуратно, шаг за шагом, сантиметр за сантиметром освобождал монстра. О, он уже видел, как тот вскидывает голову вверх, как щурится и растягивает тонкие губы в злобном оскале. Он продолжал смотреть на мокрые от пота пряди волос Мокану, упавшие на его смазливое лицо, пока бывший князь жадно глотал кровь из запястья самого Главы, и думал о том, что ради некоторых целей можно пожертвовать не только собственной кровью, но и частями тела.

Думал о том, что всё же нет силы, способной изменить судьбу. Рано или поздно Мокану придётся умереть окончательно. Он умер практически трижды: в первый раз — отрёкшись от своего имени, семьи и образа жизни и ступив на земли нейтралов, во второй — в проклятом лесу, когда его сердце остановилось от действия яда, а в третий — когда технически сдох от руки наёмника. И только третий раз предоставил Курду право нарисовать Мокану то прошлое, которое поставит крест на будущем этого упёртого мерзавца. Голубой хрусталь отнимает не только жизни нейтралов, но и их воспоминания.

Курд обещал помочь мне вернуть моё прошлое. Хотя обещал — громко сказано. Скорее, предложил. Моё прошлое, состоявшее из отрывков воспоминаний, безжалостно потерянных после проникновения хрусталя в моё тело. Оказывается, нейтралы после смерти именно от соприкосновения с этим сплавом и последующего воскрешения частично теряли свою память. Так сказал мне Думитру.

Конечно, и речи не было о том, чтобы довериться его словам, но потратив сутки в библиотеке нейтралов, я нашёл нужную информацию, подтвердившую его слова. Нашёл… и всё же не мог согласиться сразу. Пока не понял, что меня продолжает выкорчёвывать эта неизвестность. Эти сомнения, появившиеся после побега Марианны. Марианны, беременной моим ребенком. Марианны, понимавшей, что лучшей защиты, чем та, которую мог дать ей и нашей дочери я, ей не мог обеспечить никто. Я понимал умом, что она, как мать, не могла поступить по-другому. Что спасала нашего сына… вот только знание, что спасала она его от меня… после моих слов, моих вопросов в том доме, когда она могла открыться мне, и мы вместе придумали бы, как помочь Сэми… Эта мысль продолжала царапать изнутри острыми когтями гнева и желания найти её и поговорить. Не просто поговорить, а получить ответы на вопросы. Почему не рассказала мне? Почему решила, что я могу стать врагом нашему сыну? Почему заставила крошиться на части от нежности, зная, что после мне придётся эту самую нежность из себя выгребать лопатой. Быстрыми ударами, причиняя всё больше боли, чтобы ни на минуту не забыть о произошедшем. Она ясно дала понять, на чью сторону встанет в случае открытой войны. Выбор был сделан. И этот выбор стал точкой отсчёта в наше с ней никуда.

Я смотрел на Думитру и думал о том, что не могу отказаться от такого шанса. Дьявол, сколько лет бы я ни забыл, одно я знал точно — между «нет» и «да» я всегда выбирал «да». Чем бы оно мне ни грозило. Всегда «да», чтобы потом расхлёбывать собственные ошибки, а не давиться желчью от понимания, что упустил свой шанс.

Но, вашу мать, я понятия не имел, каким адом на этот раз окажется для меня это грёбаное «да»!

Курду ощущал себя вуайеристом. Наблюдая за тем, как окаменело лицо Мокану. Как схлынули с него все краски, как начали появляться тёмные круги под глазами. Глазами, еще в начале ритуала казавшимися невозможно синими даже самому Главе. Теперь от той яркости не осталось и следа. Бледно-голубой оттенок продолжал медленно, но верно терять яркость. Если бы нейтралы старели… если бы можно было постареть за пару часов, Курд бы сказал, что Мокану постарел. По крайней мере, постарели его глаза. Выцвели и потеряли ту жизнь, которая всё ещё билась в них в процессе операции. Не сказать, что Курд чувствовал себя как-то неловко или же сожалел… Неееет. Он алчно пожирал боль Морта, делая один за другим глоток воздуха, в котором она сконцентрировалась.

Он жадно ждал момента, когда Мокану увидит ту бомбу, которую Глава любезно ему приготовил. Бомбу, которая, он был уверен, разорвёт зарвавшегося подонка надвое. И Курд отчаянно желал увидеть перед собой ту половину, которая восстанет после этого взрыва. Восстанет, чтобы люто отомстить. По-другому быть не могло. Или он совершенно ничего не знал о Николасе Мокану.

Я смеялся. Да, я смеялся. Вслух. Глядя в напряжённое, в истощённое ритуалом лицо Главы, я хохотал, неспособный сдержать смех, впивавшийся до адской боли в грудную клетку.

Смотрел картинки своей жизни и скалился. Мне казалось, я продолжаю, смеяться, но по комнате разносился животный вой. И я зажимал уши ладонями, впиваясь когтями в кожу головы, пытаясь вонзиться в эти чёртовы воспоминания, пытаясь заглушить собственный рёв, от которого дребезжали толстые стёкла на крошечных круглых окнах.

Курд с маниакальным удовольствием врезался в мое сознание, наполняя его всё новыми и новыми кадрами. Сплошным потоком моя жизнь. То, о чем я читал в своём дневнике, и то, о чём, видимо, не предполагал даже тот Николас.

Я смеялся над ним и я выл над могилой его любви. Каким же ты был идиотом, Мокану! Как… какой дьявол превратил тебя из Зверя в подобие мужчины, которым вертели, как могли? Которому наставляли рога и с которым не считались никогда?

Вспышками отрывки тех воспоминаний, которые приходили раньше. Без спросу врывались в мою голову. Теперь я видел их полностью. Ссору с Владом в Асфентусе. Откровенное презрение и неприятие всего клана в присутствии хозяина Города Грехов. В голове эхом слова брата о том, что я предатель… что я больше ему не брат. И я готов смириться с ними, несмотря на ту боль, которая разрывает виски от этого приговора. И другая тема для раздора — всё тот же Асфентус и притязания короля на абсолютно и единоличное владение пограничным городом. И полное отрицание подобной возможности со стороны Ника. Его яростное шипение в лицо брату, говорящее о том, что Асфентус он не отдаст. Уже тогда он знал, что этот город неприкосновенен и таковым должен остаться и впредь. Город, принадлежащий Высшим и отданный им в пользование никчёмным представителям бессмертного мира.

Я перевожу взгляд на Курда, продолжая проматывать в мозгу эти картинки. Во мне всё ещё бурлит его кровь, а во рту печёт от привкуса его пропитанной ненавистью плоти — Глава на моих глазах отрезал мясо чуть ниже того места, где находится сердце, и дал мне его.

Я продолжаю смотреть на него, отказываясь верить следующим кадрам. Мотая головой, пытаясь скинуть его тяжёлые руки, удерживающие её, но он не даёт. Этот конченый негодяй не позволяет отвернуться, удерживая мой взгляд и без скальпеля роясь в моей голове.