Юлия Рудышина - Кащеева наука

А лесная красавица запрыгнула на качели и принялась раскачиваться – волосы ее змеями зелеными назад, на спину, скользнули, и в бесстыдной наготе своей болотница над поляной летала, с хитрецой на меня с царевичем глядя.

– Стой! – Я Ивана дернула, когда он к озеру шагнул. И крикнула нежити: – Оставь его в покое, пропусти нас к Приграничью!

– А что взамен? – сладко пропела болотница, склоняясь ко мне – и как в полете ухитрилась так выгнуться, будто костей в ее теле и не было? Жуть какая…

– А взамен я тебя не трону, – буркнула я, лихорадочно пытаясь сообразить, что бы отдать.

– Ленту! – подала голос Гоня. – Смотри, сколько их…

И правда, все ж вокруг перевито ими – алыми, синими, зелеными, белоснежными, а вот вишневого колеру, как моя, таких не было. Я тут же косу расплела, протянув подарёнку болотнице.

– Бери мою ленту, украсишь свои деревья…

– Хорош-ш-шо… – змеей прошипела она, ухватив ленту. Забралась на качели, тихо напевая мелодичным голосом чародейским. На нас больше не смотрела.

– А куда идти-то? – Я решилась напомнить о себе.

Не прекращая петь, болотница указала рукой на старую иву, вкруг которой росли кислица да брусника, – там тропа появилась, которой прежде не было.

Я Ивана за руку схватила и, пока девка болотная не передумала, потянула царевича в глубь леса…

Вот только после весь наш путь как в тумане был – как по ельнику блуждали, да как нашли кости среди мха и сухой травы, как избушку увидели… Странный путь, темный путь.

Приграничный лес не любил незваных гостей. И вытягивал он из меня силы, морочил туманом зеленым, звоном колокольчиков черных, криками невидимых взгляду птиц.

А царевич молчалив сделался, задумчив – и надеялась я, что не из-за нежити лесной, которую я еле отвадила от него.

Избушка на огромных куриных лапах протяжно скрипела, раскачиваясь из стороны в сторону, окнами узкими на нас пристально глядя, – вот что я помнила.

А еще… еще вспоминалось, как закат кровавый с небес лился, как скалились белые черепа на оградке, как кричали ночные птицы – пронзительно и громко. Спутники мои рядом стояли – куколка Гоня, проводница к загробному миру, да Ванечка, царский сын, которого хозяйка куколки, Василиса Премудрая, решила со мной в путь отправить…

Стояли и молча на избушку эту смотрели, словно не решаясь заветные слова сказать – про то, что, мол, повернись ты к нам передом, к лесу задом. Кричать заговор этот мне пришлось – и голос я свой не узнала. Охрипший, ломкий, словно я холодной колодезной воды в жару напилась или будто песка в глотку набилось.

Избушка покрутилась, покряхтела – и повернулась, угрожающе хлопая ставнями. И каждый звук этот отдавался громом на алеющих небесах. Засверкали молнии – словно бы деревья вдруг корнями в небо проросли, и в синих этих бликах казалось, что лес вокруг стал призрачным, сотканным из дымки туманной.

Воспоминания о том обрывистые какие-то были, словно бы туманом их закружило, будто завьюжило в летний ясный день, и не понимаешь ты уже – где находишься, в каком мире? Потому что как только Баба Яга – старуха в рваном платке и черном рубище – в дверях показалась, все вокруг переменилось. Я вперед шагнула – а лес посветлел, ягодами запахло, медоцветами… Яга тоже изменилась – вместо истощенной старухи, бледной, с черными провалами глаз, появилась молодица в алом платке и льняной рубахе, румяная, дородная, с кожей белой, но не мертвенной.

Я и пошла к ней. Спутники мои следом. Отчего не испугалась – сама не знаю… Видать, слишком устала уже я бояться.

И вот теперь сижу в просторной светлой избе у печи, а на столе – холодная похлебка из дичи и грибов, на кваску сделана. Давно я такую не ела – белый квас из солода и ржаной муки готовили, больше всего я его любила. С наслаждением попробовала похлебку, ощущая, как язык щекочет кислинка, видать, какие-то травы хозяйка добавила, чуть горчат они, но приятно на вкус. Ем, и даже про то, что напротив ведьма сидит, как-то позабылось – думала я поначалу, и кусок в горло не полезет, ан нет, уютно в избушке оказалось, светло. Тканые половички на полу, натертом до блеска, ставенки расписные, травы сухие под притолокой, на лавках – шкуры серые, на волчьи похожие. Я думала, тут кружева паутины висеть будут да в золе и саже все окажется – говорили же, Баба Яга детей в печи запекает и ест, что она злая и мерзкая.

Но вот как-то не верилось, что эта женщина – людоедка.

В чистом, опрятном переднике и платке, завязанном под косу, на южный манер – так, чтобы концы его, украшенные бахромой и бисером, по спине спускались, в рубахе льняной, с коловратами, – казалась она обычной деревенской бабой. Лишь в глазах, чуть раскосых, с прозеленью бедовой, искорки какие-то сверкали, да с хитрецой она улыбалась, голову набок склонив.

Василиса ничуть на нее не была похожа. Словно чужие люди.

На столе пирог рыбный дымился, а спутник мой, Ванька, щи наминал. Он был по недоразумению царевич, а на деле… впрочем, неважно, его и так, горемычного, судьба наказала. После того как испил воды в проклятом колодце Зачарованного леса, шерсть выросла, рога, на козлиные похожие, пробились, когти и зубы появились – волчьи словно бы. Стал мой Ванька чудом-юдом каким-то – ни в сказке сказать, как говорится… Ни нарочно придумать…

Вот и рассказывала я все Яге – как нас угораздило из спокойной и сытой жизни в волшебной школе в поход такой дальний отправиться. Рассказывала все без утайки – ибо понимала, что перед древней силой, которая стоит на границе между нашим миром и загробным, вранье любое будет как на ладони. Да и что мне скрывать? Что я, Аленушка по прозванию Бесталанная, училась себе наукам волшебным, пока меня Василиса Премудрая на поиски пропавшего нашего наставника не отправила?..

Что скрывать… Разве что тот, кого ищем мы, когда-то мне в женихи набивался. Я покосилась на Ивана и подумала, что ему о том знать вовсе не обязательно. Да и какое имеет отношение сватовство неудавшееся к тому, что Кащея Бессмертного, обучавшего нас с загробным миром правильно обращаться да мертвяков из могил поднимать, похитили в Марьину ночь проклятую, когда нежить хороводит да в колдовскую метель людей манит.

Яга меня слушала, хмурилась, а я то и дело в окошко пыталась выглянуть – все мне интересно было, как мог лес так измениться?

Когда мы подходили только со стороны болот и осинника гиблого, тут сучья поваленные и бревна лежали, черепа конские и коровьи на палках скалились, лебеда да крапива росли – высоко, почти мне до плеч, Ивану пришлось меня даже нести до избушки, чтобы все не пожгла себе, кожа-то у меня нежная, волдыри от крапивы долго не сходят. Еще отец, когда жив был, все приговаривал – и в кого, мол, дочка его такой барыней уродилась…