Юлия Рудышина - Кащеева наука

Я за спасением пришла. Нужно мне научиться тьму свою обуздать.

Вздохнула глубоко и сделала шаг вперед – как в омут нырнула.

Через длинные темные сени шла я к узорчатым дверям – полукруглые, арочные, они были призывно распахнуты, а возле створок стояли бравые сторожа в золотых кафтанах да черных сапогах. Среди лета – шапки меховые, воротники стоячие, лица у ребят красные, но вид гордый, осанистый. Тяжко, видать, такую службу нести, но почитается это за честь.

На меня и не глянули, лица словно из камня вытесаны. Я постаралась как можно тише вести себя, боязно было дюже. Как примут? Кто меня сейчас встретит? Какие испытания пройти придется?.. Знала я уже, что доказать мне надобно будет силу свою, показать умения.

Сердце птахой испуганно колотится, вот-вот выпорхнет. Что ждет впереди?

Переход закончился, и я вошла в огромную полутемную комнату. Огляделась с любопытством…

Внутри хоромина обшита тесом, выструганным с особым тщанием, в вышине светлеют потолочные и стенные выскобленные брусья – высокие да расписные потолки в передней, парадной залой называемой. По стенам и потолкам птицы порхают как живые, цветы дивные вьются, краски яркие, сочные. Огромные арочные окна в сад выходят, и аромат яблонь, что уже доспевают, медовой сладостью оседает на губах.

Колонны из цельного малахита – резные, с каменным кружевом дивным поверху – зеленеют в сумраке, и отчего-то мне показалось в этот миг, что сидящая за широким столом женщина из тумана и дыма костров соткана, настолько в этой темени она была призрачна, невесома. Лицо строгое, узкое, с длинным носом и светлыми глазами – какого цвета, и не понять при эдаком освещении. В высоком кокошнике она, что украшен самоцветами – блестит, переливается, жаром полыхает.

И тут свет вспыхнул, будто разом сотни светляков влетели в окна. Сразу ярко стало, солнечно.

Женщина в кокошнике улыбнулась мне, и как-то легче дышать стало. Спокойнее. Дрожь еще не прошла, и сердце не перестало колотиться, но уже не кололо в горле хрустальное крошево. И поняла я, что смогу говорить, если меня о чем-то спросят.

Но молчала красава, лишь смотрела на меня светло-зелеными своими глазами хризолитовыми.

– День добрый, – поклонилась я в пояс, котомку свою к груди прижав. Убрать бы ее куда-то, чтоб не мешалась, да только не знала я, можно ли вещи свои тут оставлять. Да и не положено, наверное, с ними заходить, только негде мне было их пристроить.

На столе лежали перья, чернильница в виде поднявшейся на хвосте рыбки, пергаментные свитки, скрепленные красными шелковыми веревочками из скрученных меж собой нитей. Ничего лишнего, что могло бы отвлекать от дела.

– Проходи, Алена Ивановна, присаживайся… – послышался бархатистый голос, и ярко вспыхнули свечи, осветив лицо женщины. Накосник, украшенный жемчугом, золото волос, взгляд впрозелень, на кокошнике – смарагды и малахитовая крошка, выложенная дивным цветочным узором, платье из блескучего алого шелка… Хороша.

Но откуда ей мое имя известно?

Видать, сильная волшебница она.

Я на деревянных, негнущихся ногах подошла к столу, присела на лавку, чую – руки мелко дрожат, ладони и ступни холодеют, словно я над пропастью стою и гляжу вниз зачарованно, боясь сорваться. Жутко. Страшно. И манит эта неизвестность, и жаждешь ощутить ветер возле разгоряченного лица и чувство полета узнать, бездну под ногами ощутить.

– Благодарствую… – отозвалась я, косу теребя. Не знала, куда руки деть, куда смотреть положено, вдруг да рассердится волшебница от пристального взгляда – он у меня цепкий, недобрый, как в деревне говорили. Могла я прошлое увидеть, но не желаючи – само оно получалось. Бывает, засмотришься на кого-то и вдруг как в омут проваливаешься, затягивает трясина чужих воспоминаний. Кто ж любит, чтоб их потаенные мысли да наружу были? Никто.

– Не бойся, без моего на то позволения ничего не увидишь в моей душе, – мягко сказала волшебница. – Звать меня Василисой, прозвание – Премудрая, и дан мне дар видеть силы чародейские, что в людях дремлют. От моего слова будет зависеть, останешься ты у нас обучаться премудростям колдовским али домой отправишься…

– Нельзя мне домой! – выпалила я и рот ладонью прикрыла – надо же, перебила волшебницу. Уши и щеки вспыхнули – я всегда легко краснела, вот и сейчас, видать, кровь к лицу прилила. – Простите…

– Прощаю. – Василиса голову чуть склонила, внимательно меня рассматривая. Что она видела? Детство мое сиротское?.. Видела ли, как я умею костры взглядом зажигать? Хотя разве ж дар то – проклятие одно. Как-то свечу хотела зажечь, едва отцовскую мельницу не спалила… Иль видела Василиса, что язык птиц и зверей я разумею?

Что поняла она обо мне в этот день?

Губы ее красные, словно брусника, кривились в усмешке, ноздри трепетали, будто пыталась она унюхать что-то, будто зверь лесной… А в глазах любопытство появилось.

– Готова ль ты к испытаниям? – тихо спросила она, поведя плечами, словно что-то мешало ей усидеть на месте. – Но помни – назад пути не будет. Ежели не сможешь ты выполнить мои задания, так навеки останешься за гранью, в Нави, на Той Стороне. Опасно это, но дам я тебе помощника в путь, куклу свою волшебную. Гоня ее звать – хитрая она да злобная, но с заданиями моими, коли ты с ней подружишься, сподможет управиться… Только для того на нее саму управу найти надобно!

И тут же свечи затрещали, огонь мертвенно-синим стал, и лицо Василисы обострилось, словно истаяло воском медовым, провалы глаз чернели над острыми скулами, губы тонкие стали, бледные. А руки вытянулись ко мне, и гляжу – когти длинные, звериные скребут столешницу, оставляя глубокие борозды…

И тут же из-под лавки выпрыгнула ящеркой куколка – размером как моя ладошка, не больше. Глазенки – агаты черные, прорезь рта кроваво-алая, тело из тряпицы льняной, в которую сена напихали. Юркая, жуткая, принялась она плясать лихо на столе. Она пляшет, а у меня сердце в такт ее топоту отзывается.

– Стой! – кричу, а сама пытаюсь ухватить куколку. – Стой, кому сказала!

И кажется, что так важно остановить эту пляску, кажется – все от этого зависит. А Гоня подпрыгнула, скакнула лягушкою, побежала, семеня маленькими ножками, к окошкам на дальней стене. Там прялка стояла, узорами дивными украшенная, и возле нее висело длинное зеркало в оправе из серебра, куколка побежала к нему, захохотала пронзительно, показалось, что птицы это закричали ночные, и прыгнула в омут зеркальный. Делать нечего – я за ней. И испугаться не успела, как приземлилась на груду жухлых осенних листьев.

Слышу – хохот слева раздается, там в лунном свете сосны высятся, хорошо, подлеска нет, я подскочила да и бросилась в ту сторону. Бегу, а смех все дальше меня уводит, шишки под ноги попадаются, ветки сухие, но легко бежать по мягкой земле, выстланной хвоей сухой, да и луна ярко так светит, что все видать, каждый сучок, каждый пенек.