Виктория Войцек - Тени леса

История начинается чуть позже. Когда я уже понимаю, что твердо стою на своих босых ногах, на чьих-то головах. Когда каждый в увешанном дырявой тканью и рыболовецкими сетями помещении знает мое имя. Люди не всегда платят, зато всегда рады.

— Ишет! Ишет! — звучат голоса, и некоторые я даже помню.

Для них у меня нет фамилии, зато есть дом где-то в Вайсе — несуществующий, но наверняка теплый. Все переменилось, словно я очутилась в Пак’аш раньше времени. Кто бы мог подумать, что окружающие будут отбивать ладони, хлопая мне, драть глотки, пытаясь поддержать?

И вот я стою на перевернутых глиняных кружках, подняв руки, выгибаюсь, запрокидываю голову… и в этот самый миг кто-то с силой бьет по столу. Я падаю. Но прежде чем успеваю понять, что происходит, незнакомый человек ловко подхватывает меня и прижимает к себе.

Подобное случается часто, чаще, чем вы думаете. Не всем нравится шум, который лишь нарастает, когда я перепрыгиваю со стола на стол или использую для выступлений то, что попадается под руку. Меня уже просили прекратить, сталкивали, пытались вывести из заведения. Но заканчивалось всегда одинаково: тех, кому по вкусу мои танцы, куда больше. Так и теперь.

Меня окружают незнакомые мужчины. Один из них — тот, что повыше, — достает из-за спины барабан и несколько раз стучит по нему ладонью, отбивая ритм, который тут же подхватывают остальные. Они тянут мелодию без слов, и это не внушает страха, но крайней мере, мне. Но невысокому валрису с перевязанной окровавленной тканью рукой оказывается достаточно пустых взглядов и частого барабанного боя. Он не один: его хватают за плечи и отводят подальше два других прибывших из-за моря торгаша. Они не слишком-то желают связываться с умалишенными, вставшими на мою защиту.

Незнакомцы — члены какого-то культа. Еще до моего выступления они били в барабаны и рассказывали, как добр их хранитель, как заботится о тех, кто верно служит ему. Смешные дураки: все кричат, а доказать ничего не могут. Но их не гонят, потому что платят, как все, и даже больше — за счет того, что их много. Никому-то они не мешают, дорогу не переходят. Просто время от времени появляются в Вайсе — на площади да в тавернах — несут слово свое, а затем пропадают. Их визиты сродни моим выступлениям: тоже не всегда понятны, но забавляют народ. Культисты поют — у них превосходные голоса — и играют на инструментах.

Стоит заметить, что они — самые обычные люди. У кого семья, кто служит тоу’руну, а кто, возможно, сейчас слушает меня. Вы можете даже быть знакомы, ага, но едва ли заподозрите, что у вашего дражайшего друга или члена семьи давно помутился рассудок. Культисты живут своей верой. Почему же? Да потому, что прочие хранители, так они думают, отвернулись от них, и лишь один смог принять. Они точно нелюбимые дети, которых наконец заметило создание, чей облик сохранился разве что на страницах книг.

У Атума нет фигуры в церквях. Он такой же, как они.

Я щелкаю пальцами, вскидываю руки, и меня тут же оттаскивают в сторону — эти незнакомые культисты, пахнущие пряностями, свежим хлебом и не самой дешевой выпивкой. Не успеваю испугаться, как меня подводят к заваленному яствами столу. Вы когда-нибудь видели, чтобы одно мясное блюдо стояло на другом? Иначе то, что предстало передо мной, описать не могу. Свободного места нет: где птица лежит, где нога свиная, где соленья в плошках. А на полу — пузатый, еще не открытый бочонок траува.

Прежде чем один из мужчин делает широкий жест, я хватаю со стола кусок жаркого и сую в рот, затем облизываю пальцы. Я давлюсь — настолько давно не ела мяса, что остановиться не могу, — кашляю, и тут же получаю одобрительный хлопок по спине. Оборачиваюсь и вижу прячущуюся в бороде улыбку. «Не бойся, — будто бы говорит она, — ешь». И я ем. А вокруг — ни единого смешка, никакого слова недоброго. Смотрят незнакомцы да придвигают ближе миски и тарелки.

— Проголодалась, — наконец-то басит один.

— Малышка, — ласково произносит другой.

Я киваю только, обгладывая длинную птичью кость.

— Кто довел тебя до жизни такой? — спрашивают, и я понимаю, что причмокиванием да урчанием не отделаюсь. А потому говорю:

— Так семьи нет. Одна я совсем. — Я жмурюсь и тянусь к деревянной кружке, в которую долговязый э нис, один из тех, что не имеют ни острых ушей, ни крыльев, самый обычный человек, уже наливает траув. — Вот и танцую тут.

Тот, который поинтересовался, кивает. Видать, здесь он уже бывал, оттого и знает, чем я зарабатываю, а возможно, — и что ночую, где придется. Иногда прямо тут, под столами да за стойкой прячусь, чтобы в тепле выспаться. Если повезет, в чужие дома и пристройки забираюсь, а если нет — так и сено сойдет. Всяко лучше, чем на голой земле валяться.

— Неужто никто крышу над головой не предложил? — ахает немолодая женщина и ладонь на сердце кладет. Да только жест этот ненастоящий, пустой. Она просто хочет, чтобы окружающие не считали ее безучастной.

— Кому оно надо? — выдыхаю, с трудом оторвавшись от кружки, и облизываю губы. — Вот вы бы меня к себе взяли?

— Взяли бы, — отвечает за нее кто-то.

Давлюсь траувом, бью кулаком в грудь, чтоб откашляться, и вижу: с десяток глаз смотрят, словно ответа ждут. Только женщина та окно решетчатое изучает, жалеет уже, что меня поддержала.

— Мне-то от этого что? Вам будто рот лишний нужен. — Я стараюсь, чтобы голос мягче звучал, да только все равно усмешка чувствуется. — А тут меня знают. И платят, хоть и мало.

— Ты голодать не будешь, — говорит бородач и вновь дарит мне улыбку. — И под небом открытым ночевать не придется. Атум не забывает детей своих…

— Как мы не забываем своих сестер и братьев, — подхватывают остальные.

Желание в лицо рассмеяться все сильнее. Они думают, я стану частью чужой семьи, когда даже частью своей не стала.

— Так я и без того не бедствую. Понимаю, вы помочь хотите. Да только не знаю, чего от вас ожидать. И почему это именно я вам понадобилась?

— Чем больше нас, тем лучше, — звучит над левым ухом.

— Мы держимся друг за друга. И каждый что-то свое вносит. Кто зарабатывает хорошо, кто готовит. Есть плотники и мастера оружейные, — продолжает энис.

— Ты же танцуешь хорошо. Тебя знают и любят. Только это нам и надо. Танцуй.

— И неси нашу веру.

Я долго говорю с ними. Хочу удостовериться, что от меня больше ничего не потребуется: просто делать то, к чему привыкла, получать удовольствие, деньги, а иногда привлекать внимание к тем, кто будет сопровождать меня. И кажется поначалу, что повезло пустой родиться — без хранителя. Ведь мне удалось найти не только угол, где спать смогу, и еду, но и людей, которые хотят принять меня к себе. Потому что я такая же.