Бернард Корнуэлл - Экскалибур

– Кто она? – допытывалась Игрейна, едва дочитав первый из пергаментов в свежей стопке. За последние месяцы королева немножко выучила саксонский язык и очень собою гордится, хотя на самом-то деле варварское то наречие и грубое, не в пример бриттскому.

– В смысле – кто? – эхом откликнулся я.

– Кто та женщина, что довела Британию до гибели? Нимуэ, да?

– Если ты дашь мне время дописать повесть, милая госпожа, все выяснится в свой черед.

– Вот так я и знала, что ответа не дождусь. Сама не понимаю, зачем спросила. – Игрейна устроилась на широком подоконнике, положив одну ладонь на округлившийся живот и наклонив голову, словно к чему-то прислушивалась. Спустя какое-то время лицо ее просияло озорной радостью. – Ребеночек толкается, – сообщила она, – хочешь пощупать?

Я передернулся.

– Нет.

– Почему «нет»?

– Младенцы никогда меня не занимали.

Королева состроила гримаску:

– Моего ты полюбишь, Дерфель.

– Да ну?

– Он будет таким красавчиком!

– Откуда ты знаешь, что это мальчик? – полюбопытствовал я.

– Да потому, что девочки так не пихаются, вот почему. Гляди-ка! – Моя королева расправила синее платье на животе, натянула ткань потуже – и рассмеялась, видя, как задрожал и задергался гладкий купол. – Расскажи мне про Арганте, – попросила она, выпуская край платья.

– Миниатюрная, темноволосая, хрупкая, хорошенькая.

Игрейна наморщила нос: дескать, тоже мне, описание!

– Умная?

Я призадумался.

– Скорее хитрая; так что да, можно сказать, что и ума ей природа сколько-то отпустила. Только ум этот не подкреплялся ученостью.

Моя королева презрительно дернула плечом:

– А ученость так важна?

– Думается, да. Я вот всегда жалел, что так и не выучил латынь.

– Почему? – заинтересовалась Игрейна.

– Да потому, что на языке этом записано столько познаний человеческих, госпожа, а польза учености, помимо всего прочего, еще и в том, что она открывает нам доступ к опыту, и страхам, и мечтам, и свершениям других людей. Если у тебя неприятности, очень полезно обнаружить, что кто-то уже переживал нечто подобное. Начинаешь лучше понимать, что происходит.

– Например? – не отступалась Игрейна.

Я пожал плечами:

– Помнится, однажды Гвиневера сказала мне кое-что – на латыни, так что фразы я не понял, но она перевела, и слова эти в точности объяснили мне, в чем дело с Артуром. Я их по сей день не забыл.

– Ну же? Чего ты замолчал?

– «Odi et amo, – медленно выговорил я на незнакомом наречии, – excrucior» [2] Неполная цитата из знаменитого стихотворения римского поэта Валерия Катулла (87–57 гг. до н. э.): «Odi et amo. Quare id faciam, fortasse requiris. /Nescio, sed fieri sentio et excrucior» («И ненавижу ее, и люблю. „Почему же?“ – ты спросишь. /Сам я не знаю, но так чувствую я – и томлюсь». Пер. Ф. Петровского). .

– И что это значит?

– «Ненавижу и люблю; больно». Это один поэт написал; я забыл кто, но Гвиневера читала все стихотворение, от начала до конца; однажды мы разговорились с нею об Артуре, и она процитировала эту строчку. Гвиневера, видишь ли, знала Артура как свои пять пальцев.

– А Арганте – она Артура понимала?

– О нет.

– А читать умела?

– Не поручусь. Не помню. Скорее всего, нет.

– А какая она была? Опиши!

– Кожа совсем бледная, – вспоминал я, – потому что на солнце она старалась не выходить. Вот ночь Арганте любила. Волосы – иссиня-черные и блестящие, что вороново крыло.

– И ты говоришь, она была миниатюрной и худенькой? – уточнила Игрейна.

– Совсем худышка, а росту – от горшка два вершка, – отозвался я, – а запомнилось мне главным образом то, что улыбалась она редко. Всегда начеку, все отслеживает, ничего не упустит, и по лицу видно – все просчитывает. Эту расчетливость люди принимали за ум, да только ошибались: ум тут ни при чем. Просто она была младшей из семи-восьми дочерей и вечно тряслась, как бы ее не обошли. Думала только о том, чтобы свой кусок урвать, и все время обижалась, что ей чего-то недодали.

– Просто ходячий ужас какой-то! – поморщилась Игрейна.

– Да – жадная, озлобленная, совсем еще девчонка, – кивнул я, – но при этом еще и красавица. Была в ней какая-то трогательная хрупкость. – Я помолчал и вздохнул. – Бедняга Артур. Плохо он выбирал себе женщин. Если не считать Эйлеанн, конечно; ну да ее-то Артур не сам выбирал. Она ему рабыней досталась.

– А что сталось с Эйлеанн?

– Она умерла – во время саксонской войны.

– Ее убили? – поежилась Игрейна.

– Умерла от морового поветрия, – уточнил я. – Самой что ни на есть обычной смертью.

Христос.

До чего ж странно смотрится это имя на пергаменте! Ну да оставлю его, где есть. Пока мы с Игрейной толковали об Эйлеанн, вошел епископ Сэнсам. Читать наш святой не умеет, а поскольку он не на шутку рассердился бы, прознав, что я пишу повесть об Артуре, мы с Игрейной притворяемся, будто я перевожу Евангелие на язык саксов. То есть читать Сэнсам и впрямь не умеет, но зато способен опознать слово-другое, и Христос – одно из них. Потому-то я его и написал. А Сэнсам увидел – и подозрительно хрюкнул. Он здорово постарел – на вид так развалина развалиной. Волосы почти все вылезли, вот только два седых пучка топорщатся, ни дать ни взять ушки Лугтигерна, мышиного короля. Мочиться ему больно, но к ведуньям он за исцелением ни за что не пойдет: говорит, будто все они язычницы. Святой утверждает, что его уврачует сам Господь, хотя порою, да простит меня Бог, я молюсь, чтобы святой наконец-то помер, ведь тогда наш маленький монастырь получит нового епископа.

– В добром ли здравии госпожа моя? – спросил он Игрейну, покосившись на пергамент.

– В добром, епископ; благодарствую.

Сэнсам прошелся из угла в угол, высматривая, что где не так, хотя что он рассчитывал найти, не знаю. Обставлена келья совсем скудно: кровать, стол для письма, табуретка, очаг – вот и все. Епископ преохотно бы отчитал меня за огонь в очаге, да только день сегодня выдался погожий, и я приберег впрок то небольшое количество дров, что святой мне уделяет. Он смахнул пылинку, придираться в кои-то веки не стал и вновь воззрился на Игрейну:

– Твой срок уж близок, госпожа?

– Говорят, осталось меньше двух лун, епископ, – отозвалась Игрейна, осеняя себя крестом – прямо по синему платью.

– Тебе, конечно же, ведомо, что наши молитвы за твою милость эхом отзовутся в небесах, – заметил Сэнсам неискренне.

– Помолись еще и о том, чтобы саксы не нагрянули, – попросила Игрейна.

– А они уже на подходе? – встрепенулся Сэнсам.

– Супруг мой слыхал, они готовятся атаковать Ратэ.

– Ратэ далеко, – отмахнулся епископ.