Бернард Корнуэлл - Экскалибур

– Ну да зачем бы Энгусу выдавать свою девочку за полоумного хромца вроде Мордреда, если можно уложить ее в постель к Артуру? – усмехнулась Гвиневера. – Значит, ей всего пятнадцать?

– И то от силы.

– Она хоть хорошенькая?

– Я никогда ее не видел, госпожа, но Энгус уверяет, что да.

– Девушки Уи-Лиатаина и впрямь премиленькие, – признала Гвиневера. – А что, сестра ее была красива?

– Изольда? Да, по-своему.

– Этой малютке красота понадобится, – не без иронии отметила Гвиневера. – Иначе Артур на нее и не посмотрит. Он хочет, чтобы все мужчины ему завидовали. Вот чего он требует от своих жен. Они должны быть красивы и уж непременно – благонравны, в отличие от меня. – Она рассмеялась, искоса глянула на меня. – Но даже если она и красива, и благонравна, ничего-то из этого не получится, Дерфель.

– Не получится?

– О, я не сомневаюсь, что девчонка станет ему выплевывать младенца за младенцем, ежели ему так надо, но если она неумна, Артур с ней со скуки помрет. – Гвиневера отвернулась и уставилась в огонь. – Как ты думаешь, зачем он мне написал?

– Затем, что полагает, тебе следует об этом знать, – отозвался я.

Она расхохоталась.

– Мне – следует знать? Да что мне за дело, если Артур и переспит с какой-нибудь ирландской девчушкой? Мне это совершенно неинтересно, а вот ему позарез нужно мне о том сказать. – Гвиневера вновь обернулась ко мне. – И он небось захочет узнать, как я восприняла эти вести?

– Да захочет ли? – неуверенно спросил я.

– Еще как захочет. Так ты передай ему, Дерфель, что я посмеялась. – Она вызывающе вскинула глаза, затем вдруг пожала плечами. – Нет, не надо. Скажи Артуру, я желаю ему счастья. Скажи ему что угодно, но испроси у него одну-единственную милость. – Гвиневера помолчала: я видел – для нее умолять о милости что нож острый. – Дерфель, я не хочу угодить в руки вшивых саксонских насильников: эта смерть не из приятных. Когда по весне нагрянет Кердик с его ордой, уговори Артура перевести меня в темницу более безопасную.

– Думаю, здесь ты в безопасности, госпожа, – возразил я.

– Объясни, почему ты так думаешь? – резко потребовала она.

Я умолк на мгновение, собираясь с мыслями.

– Когда придут саксы, – сказал я, – наступать они будут вдоль долины Темзы. Их цель – добраться до моря Северн, а это кратчайший путь.

Гвиневера покачала головой.

– Армия Эллы и впрямь проследует по Темзе, Дерфель, но Кердик атакует на юге и двинется на север, дабы воссоединиться с Эллой. Он пройдет здесь.

– Артур уверяет, что нет, – настаивал я. – Артур считает, что саксы не доверяют друг другу, так что они будут держаться вместе, остерегаясь предательства.

Гвиневера отрицательно качнула головой, отметая такое предположение.

– Элла с Кердиком не дураки, Дерфель. Они знают: чтобы победить, им придется некоторое время доверять друг другу. После того они могут и перегрызться, но никак не раньше. Сколько людей они приведут?

– По нашим прикидкам, две тысячи, а не то так две с половиной.

Она кивнула.

– Первая атака намечена вверх по Темзе, причем достаточно мощная, чтобы вы решили – это их главный удар. Но как только Артур соберет силы для того, чтобы дать воинству отпор, с юга подойдет Кердик. Подойдет, круша все на своем пути, Дерфель, так что Артуру придется выслать против него часть воинства – тут-то Элла и обрушится на оставшихся.

– Разве что Артур предоставит Кердика самому себе, – возразил я, ни на миг не воспринимая ее слова всерьез.

– И такое возможно, – согласилась Гвиневера, – но тогда Инис-Видрин окажется в руках саксов, и не хотелось бы мне находиться здесь, когда это произойдет. Если Артур не пожелает вернуть мне свободу, так упроси его запереть меня в Глевуме.

Я замялся. Я не видел, с какой бы стати не передать ее просьбу Артуру, но мне хотелось убедиться наверняка, что Гвиневера вполне искренна.

– Если Кердик и впрямь придет сюда, госпожа, – осмелился предположить я, – так он, верно, приведет с собою твоих друзей.

Гвиневера одарила меня смертоубийственным взглядом. Выдержала зловещую паузу.

– У меня нет друзей в Ллогре, – холодно отрезала она наконец.

Я немного поколебался, но затем решил ковать железо, пока горячо.

– Я виделся с Кердиком – с тех пор и двух месяцев не прошло, – и в свите его был Ланселот.

Прежде я никогда не упоминал при ней имени Ланселота. Гвиневера отшатнулась, словно от удара.

– Что ты такое говоришь, Дерфель? – мягко переспросила она.

– Я говорю, госпожа, что весной Ланселот будет здесь. И думается, госпожа, что Кердик поставит его править этой землей.

Гвиневера закрыла глаза, и в первые несколько мгновений я не был уверен, смеется она или плачет. Потом понял: это она от хохота вздрагивает.

– Экий ты дурак, – промолвила она, отсмеявшись. – Ты никак пытаешься помочь мне! По-твоему, я люблю Ланселота?

– Ты хотела, чтобы он стал королем, – напомнил я.

– А любовь-то тут при чем? – издевательски осведомилась она. – Я хотела, чтобы он стал королем, потому что он слаб, а женщина может править в этом мире только через бесхарактерного слабака, и не иначе. Вот Артур ни разу не был слаб – в отличие от Ланселота. – Гвиневера вдохнула поглубже. – Возможно, с приходом саксов Ланселот и впрямь станет здешним правителем, но кто бы ни стоял ныне за Ланселотом, это буду не я и вообще никакая не женщина, это будет Кердик, а я слыхала, в слабости Кердик не замечен. – Она выпрямилась, подошла ко мне, выхватила послание у меня из рук. Развернула, перечла в последний раз и швырнула свиток в огонь. Пергамент почернел, сморщился и наконец вспыхнул пламенем.

– Ступай, – проговорила она, глядя в пламя, – и скажи Артуру, что я расплакалась над его письмом. Он ведь это хочет услышать – ну так и скажи ему. Скажи ему, я плакала.

Я ушел. Следующие несколько дней принесли с собою оттепель, снег растаял, вновь полили дожди, и голые черные деревья стряхивали капли на землю, гниющую в сыром мареве. Близилось солнцестояние, хотя солнце так и не проглянуло. Мир умирал в темном, промозглом отчаянии. Я ждал возвращения Артура, да только он меня так и не позвал. Он отвез молодую жену в Дурноварию и отпраздновал солнцеворот там. Если его и занимало, что думает Гвиневера о его новом браке, меня он не спросил.

В Дун-Карике мы встретили зимнее солнцестояние богатым пиршеством – и каждый полагал про себя, что празднует в последний раз. Мы принесли свои дары солнцу середины зимы, зная: когда светило взойдет снова, не жизнь принесет оно земле, но смерть. Принесет саксонские копья, и секиры, и мечи. Мы молились, и пировали, и страшились, что обречены. А дождь все лил да лил.