Бернард Корнуэлл - Экскалибур

– Да я вроде бы ничего и не ищу, – удивился я.

– Так пошарь среди мертвых деревьев, – отозвался Галахад, – и может, найдешь то, чего не ищешь.

В ту ночь я ничего не искал: просто заснул, завернувшись в плащ, среди своих боевых соратников. Проснулся я рано: голова болела, суставы ныли. Ясная погода минула, с запада несло знобкую морось. Дождь грозил залить погребальные костры, так что мы принялись запасать дрова, дабы поддержать пламя. Мне вспомнился странный совет Мерлина, да только никаких мертвых деревьев в округе не обнаружилось. С помощью саксонских боевых топоров мы рубили дубы, вязы и буки, щадя лишь священные ясени, но все они выглядели вполне живыми-здоровыми. Я спросил у Иссы, не попадались ли ему где мертвые деревья, и он покачал головой, но Эахерн сказал, что видел их ниже по реке, за излучиной.

– Проводи-ка меня.

Эахерн повел к берегу целый отряд. Там, где река резко заворачивала на запад, и впрямь громоздился неохватный завал плáвника, набившегося промеж оголенных корней ивы. Мертвые ветви и сучья перемешались с прочим мусором, намытым рекой, но среди всего этого хлама и сора я не видел ровным счетом ничего ценного.

– Если Мерлин говорит, тут что-то есть, – промолвил Галахад, – значит надо искать.

– Может, он вообще не эти деревья имел в виду, – пожал плечами я.

– Эти ничем не хуже других, – возразил Исса, отстегнул меч, чтобы вода на клинок не попала, и прыгнул в самую гущу завала. Хрупкие ветки проломились под его тяжестью, и он плюхнулся в реку.

– Дайте копье! – крикнул Исса.

Галахад протянул ему копье, и Исса принялся шуровать им среди ветвей. В одном месте за корягу зацепился обрывок потрепанной, просмоленной рыболовной сети, образовав что-то вроде палатки, куда густо набилась палая листва. Иссе понадобилась вся его сила, чтобы сдвинуть эту гору мусора в сторону.

Тут-то беглец и выскочил. Он прятался под сеткой, неуютно скорчившись на полузатопленном древесном стволе, но теперь, точно вспугнутая гончими выдра, продрался сквозь ветки, уворачиваясь от копья Иссы, и попытался ускользнуть вверх по реке. Но в тяжелой броне быстро не побегаешь, тем паче пробираясь сквозь завалы, так что мои люди, вопя и гикая на берегу, с легкостью его настигли. Кабы не доспех, беглец кинулся бы в воду и доплыл до противоположного берега, но теперь ему оставалось только сдаться. Он, верно, провел две ночи и день, пробираясь вверх по течению, а затем обнаружил укрытие и решил, что останется тут, пока все мы не уйдем с поля боя. И вот – попался.

То был Ланселот. Сперва я узнал его по длинным черным волосам, которыми он так гордился, а потом под слоем грязи и сора блеснула знаменитая белая эмаль доспеха. В лице беглеца отражался слепой ужас. Ланселот поглядел на нас, поглядел на реку, словно прикидывая, не броситься ли в поток, затем обернулся и увидел брата.

– Галахад! – закричал он. – Галахад!

Галахад мгновение-другое смотрел на меня, затем перекрестился, отвернулся и зашагал прочь.

– Галахад! – вновь заорал Ланселот, но брат его уже исчез на берегу. И даже шага не замедлил.

– Приведите его сюда, – приказал я.

Исса ткнул Ланселота копьем, и перепуганный пленник вскарабкался по склону через заросли крапивы. При нем по-прежнему был меч, хотя лезвие, верно, заржавело от воды. Спотыкаясь и оскальзываясь, он вывалился из крапивы и оказался лицом к лицу со мной.

– Готов ли ты сразиться со мною здесь и сейчас, о король? – спросил я, извлекая Хьюэлбейн.

– Отпусти меня, Дерфель! Я пошлю тебе денег, обещаю!

Он бормотал и бормотал, не умолкая, и сулил мне золота столько, что и во сне не приснится, но меча так и не обнажил, пока я не ткнул его в грудь Хьюэлбейном, и в этот миг Ланселот понял, что ему суждено умереть. Он плюнул в меня, шагнул назад и обнажил клинок. Его когда-то называли Танлладвир, что значит «сверкающий убийца», но, приняв крещение из рук Сэнсама, Ланселот переименовал его в Христов клинок. Христов клинок, даже покрывшись ржавчиной, оставался грозным оружием, и, к моему изумлению, сам Ланселот оказался мечником не из последних. Я всегда считал его трусом, но в тот день он сражался весьма храбро. Он был доведен до отчаяния, и отчаяние выдавало себя в последовательности стремительных рубящих атак, оттеснивших меня назад. Но Ланселот устал, промок и иззяб и быстро утомлялся, так что, отбив град первых выпадов, я мог уже не торопиться, приближая его конец. Он бился все отчаяннее, все исступленнее, но я закончил поединок, поднырнув под размашистый круговой удар и подставив Хьюэлбейн так, чтобы острие задело предплечье противника, а Ланселот на развороте сам взрезал себе вены от запястья до локтя. Он взвизгнул, потоком хлынула кровь, меч выпал из обездвиженной руки. Цепенея от ужаса, Ланселот ждал смерти.

Я отчистил Хьюэлбейн пучком травы, вытер плащом и убрал меч в ножны.

– Не хочу, чтобы душа твоя числилась за моим мечом, – объявил я Ланселоту, и он возблагодарил было судьбу, но я тут же разбил его надежды. – Твои люди убили мое дитя, – сказал я ему, – те самые люди, которых ты послал притащить Кайнвин к тебе на ложе. Думаешь, я смогу простить тебе то и это?

– Я им этого не приказывал, – отчаянно залепетал он. – Поверь!

Я плюнул ему в лицо.

– Отдать тебя Артуру, о король?

– Нет, Дерфель, пожалуйста! – Он заломил руки и затрясся всем телом. – Пожалуйста!

– Дадим ему бабью смерть, – уговаривал меня Исса, разумея, что его должно раздеть догола и оскопить – и пусть истечет кровью промеж ног.

Искушение было сильным, но я боялся получить удовольствие от Ланселотовой казни. Месть сладка: убийцы Диан умерли страшной смертью, и я с чистой совестью наслаждался их страданиями, но мучить это дрожащее, сломленное ничтожество меня не тянуло. Ланселот так трясся, что мне вдруг сделалось его жалко, и я обнаружил, что прикидываю, не подарить ли ему жизнь. Да, он предатель и трус, да, он заслужил смерть, но ужас его был так жалок, что я и впрямь исполнился сострадания. Он всегда был мне врагом, он всегда презирал меня, но теперь, когда он рухнул передо мной на колени и по щекам его покатились слезы, мне вдруг захотелось проявить милосердие, и я знал, что продемонстрировать свою над ним власть окажется ничуть не менее приятно, нежели обречь его на смерть. Я уже предвкушал его благодарность, но тут вспомнил лицо моей умирающей дочери – и затрясся от ярости. Артур славился тем, что прощает своих врагов, но этого врага я не прощу – ни за что, никогда.

– Бабья смерть его удел, – настаивал Исса.

– Нет, – возразил я, и Ланселот вновь преисполнился надежды. – Вздернуть его как самого обыкновенного вора.

Ланселот завыл, но я ожесточился сердцем.

– Вздернуть его, – повторил я, и так мы и сделали. Отыскали веревку из конского волоса, закрепили ее на ветке дуба – и повесили мерзавца. Он заплясал в воздухе и дергался и бился до тех пор, пока не вернулся Галахад и не прекратил мучений единокровного брата резким рывком за ноги.