Бернард Корнуэлл - Экскалибур

– Май-Дан, – тихо проговорил я.

Старик кивнул и снова надолго умолк. Вдалеке пели, повсюду горели костры. Во тьме тут и там раздавались крики раненых; псы и мародеры искали себе жертв среди мертвых и умирающих. На рассвете протрезвевшая армия проснется и окажется лицом к лицу с кошмарными последствиями битвы, но сейчас все пели да упивались трофейным элем.

– На Май-Дане я подошел к самой грани, – нарушил молчание Мерлин. – До цели было рукой подать. Но я проявил слабость, Дерфель, досадную слабость. Я слишком люблю Артура. Почему? Он не блещет остроумием, он порою занудствует почище Гавейна, он до смешного предан добродетели, но я его и впрямь люблю. И тебя тоже, если на то пошло. Слабость, сам знаю. Я ценю тонкий ум и гибкость, но на самом-то деле по душе мне люди честные. Меня восхищают сила и прямота, понимаешь ли, и на Май-Дане эта любовь меня погубила.

– Гвидр, – произнес я.

Мерлин кивнул:

– Надо было убить мальчишку, но я знал, что не смогу. Только не Артурова сына. Непростительная слабость, что тут поделаешь.

– Нет.

– Не глупи! – устало промолвил Мерлин. – Что такое жизнь Гвидра в сравнении с богами? Или с надеждой восстановить Британию? Да ничего, пустяк! Но я не смог исполнить назначенного. О да, оправдания у меня были. В свитке Каледдина говорится со всей ясностью: в жертву избирается «сын короля земли», а ведь Артур – не король; ну да это все жалкие увертки. Обряд требовал смерти Гвидра, а я не смог себя заставить. Вот убить Гавейна – это пожалуйста, с легкостью, оно даже не лишено приятности – оборвать разглагольствования этого девственного придурка. А вот с Гвидром не вышло, поэтому обряд остался незавершенным. – Мерлин был глубоко несчастен – несчастен, стар и сгорблен. – Я неудачник, – горько подвел итог он.

– А Нимуэ тебе так и не простила? – неуверенно спросил я.

– Простила? Да Нимуэ вообще не знает, что значит это слово! Для Нимуэ прощение – это слабость! Теперь она сама совершит нужные обряды, и не оплошает, нет. Даже если потребуется перерезать всех сыновей Британии до последнего, она это сделает. Всех побросает в котел и взболтнет хорошенько! – Мерлин улыбнулся краем губ и пожал плечами. – Но ныне я, сами понимаете, здорово усложнил ей работу. Как распоследний сентиментальный старый дурень, я не мог не помочь Артуру выиграть сегодняшнюю драку. А для этого я воспользовался Гавейном, и теперь, думается, Нимуэ меня ненавидит.

– Почему?

Мерлин возвел глаза к дымному небу, словно прося богов даровать мне хоть малую толику разумения.

– Трупы девственных принцев на дороге так просто не валяются, знаешь ли! – фыркнул он. – У меня ушли годы и годы на то, чтобы забить недоумку голову всякой чепухой и подготовить его к жертвоприношению. А что я, по-твоему, сделал сегодня? Выбросил ценного Гавейна на ветер, вот и все. Только того ради, чтобы помочь Артуру.

– Но ведь мы победили!

– Не глупи. – Мерлин обжег меня яростным взглядом. – Вы победили, говоришь? А что это за гнусная штуковина у тебя на щите?

Я обернулся к щиту:

– Это крест.

Мерлин протер глаза.

– Между богами идет война, Дерфель, и сегодня я отдал победу Яхве.

– Кому-кому?

– Таково имя христианского бога. Иногда его еще называют Иегова. Насколько я могу судить, он всего лишь смиренный бог огня из какой-то там жалкой страны на краю света, а теперь вот он вознамерился узурпировать власть всех прочих богов. Честолюбив, хитрец, и уже одерживает верх, ибо я сам сегодня даровал ему победу. Что, по-твоему, сохранится в людской памяти от этой битвы?

– Победа Артура, – твердо объявил я.

– Через сотню лет, Дерфель, люди уже и не вспомнят, кто в битве победил и кто проиграл, – возразил Мерлин.

Я призадумался.

– Гибель Кунегласа? – предположил я.

– Да кому какое дело до Кунегласа? Очередной всеми позабытый король, и только.

– Смерть Эллы?

– Подыхающий пес и тот заслуживает больше внимания.

– Тогда что же?

Мерлин поморщился, раздосадованный моей бестолковостью.

– А в памяти, Дерфель, сохранится вот что: на ваших щитах был крест. Сегодня, дурень ты набитый, мы отдали Британию христианам, и я сделал это сам, своими руками. Я подарил Артуру его честолюбивую мечту, а расплачиваться придется мне. Теперь понимаешь?

– Да, господин.

– Я не на шутку усложнил Нимуэ задачу. Но она все равно попытается, Дерфель, она не такая, как я. Нимуэ не слаба, нет. В ней таится несгибаемая твердость.

Я улыбнулся.

– Она не убьет Гвидра, – убежденно проговорил я, – потому что мы с Артуром ей этого не позволим, и Экскалибур никто ей не даст, так как же она победит?

Мерлин уставился на меня во все глаза:

– Или ты думаешь, дурень набитый, будто у вас с Артуром достанет сил противиться Нимуэ? Она женщина, а женщины всегда получают желаемое, и если для этого нужно сокрушить мир и все, что в нем, значит так тому и быть. Сперва она сломит меня, затем возьмется за тебя. Верно, мой юный пророк? – спросил он у Талиесина, но бард лишь закрыл глаза. Мерлин пожал плечами. – Я отвезу ей прах Гавейна и помогу чем смогу – я обещал ей это. Но все закончится слезами, Дерфель, все закончится слезами. Ну и кашу же я заварил. Что за кашу! – Старик поплотнее закутался в плащ. – Сосну-ка, пожалуй, – объявил он.

За пределами костров черные щиты насиловали пленниц, а я все сидел, глядя в пламя. Я помог добыть великую победу – тогда отчего же мне так невыразимо печально?

В ту ночь я Артура не видел, а в туманных сумерках перед зарей столкнулся с ним на краткий миг, не более. Он поприветствовал меня с былой теплотой, обняв рукой за плечи.

– Хочу поблагодарить тебя за то, что присмотрел за Гвиневерой. – Артур был в полном вооружении и торопливо завтракал заплесневелым хлебом.

– Скорее это Гвиневера присмотрела за мной, – возразил я.

– Ты про телеги? Эх, жаль, я не видел!

Хигвидд, Артуров слуга, вывел Лламрей из полутьмы, и хлеб полетел в сторону.

– Увидимся вечером, Дерфель, – промолвил Артур, взбираясь в седло с помощью Хигвидда, – или, может, завтра.

– Куда ты собрался, господин?

– В погоню за Кердиком, куда ж еще?

Артур устроился в седле поудобнее, подобрал поводья, принял из рук Хигвидда щит и копье. Пришпорил кобылу каблуками и поскакал к своим конникам, что маячили в тумане смутными тенями. Поехал с Артуром и Мордред, уже не под стражей, но в своем праве: как хороший боец. Я наблюдал, как он взнуздывает коня, и вспоминал найденное в Линдинисе саксонское золото. Предал ли нас Мордред? Если и да, то доказать я ничего не смогу, а исход битвы свел измену на нет. И все же меня по-прежнему снедала ненависть к моему королю. Мордред поймал мой недобрый взгляд и поскакал прочь. Артур велел своим людям выступать, и вот уже цокот копыт затих в отдалении.