Бернард Корнуэлл - Экскалибур

– Думается, нам придется вмешаться, – сказал мне Артур.

– Нам, господин?

– Нам с Мэуригом. Да знаю я, знаю, войну он ненавидит, но рано или поздно в Повисе убьют какого-нибудь проповедника, а то и не одного, и подозреваю, что эти смерти вынудят его выслать копейщиков Пирддилу на подмогу. Ну, при условии, что Пирддил согласится ввести в Повисе христианство, а именно так он, несомненно, и поступит, если тем самым вернет себе королевство. А если Мэуриг отправится на войну, то небось и меня с собой позовет. Ему всяко предпочтительнее, чтобы гибли мои люди, а не его.

– Под христианским знаменем? – мрачно осведомился я.

– Вряд ли он потребует иного, – невозмутимо отозвался Артур. – В Силурии я у него – сборщик налогов, так отчего бы мне не стать его военным вождем в Повисе? – Он криво усмехнулся такой перспективе и опасливо глянул на меня. – Есть еще одна причина, почему Гвидр с Морвенной должны пожениться по христианскому обычаю, – промолвил он, помолчав.

– А именно? – подсказал я: было ясно, что эта причина вгоняет его в смущение.

– Что, если у Мордреда с Арганте детей так и не будет? – ответил он вопросом на вопрос.

Откликнулся я не сразу. Когда мы с Гвиневерой беседовали в Аква-Сулис, она намекала на такую возможность, да только мне в это не верилось. Так я и сказал.

– Но ведь если они окажутся бездетны, – гнул свое Артур, – у кого будет больше прав на королевский титул Думнонии?

– У тебя, конечно, – твердо объявил я. Артур был сыном Утера, пусть и незаконнорожденным; других сыновей, способных претендовать на трон, у покойного короля не осталось.

– Нет-нет, – быстро возразил он. – Я этого не хочу. И никогда не хотел.

Я глянул вниз, на Гвиневеру, подозревая, что вопрос о наследовании Мордреду подняла она.

– Значит, Гвидр? – догадался я.

– Значит, Гвидр, – согласился Артур.

– А Гвидр того хочет?

– Думаю, да. Мальчик больше прислушивается к матери, чем ко мне.

– А ты не хочешь, чтобы Гвидр стал королем?

– Пусть решает сам, – отозвался Артур. – Если у Мордреда не будет наследника, а Гвидр пожелает заявить притязания на трон, я поддержу его. – Он глядел вниз, на Гвиневеру, и я догадался, что за этими честолюбивыми планами стоит не кто иной, как она. Она всегда мечтала быть женой короля, но, на худой конец, можно и матерью, раз Артур от власти отказывается. – Но, как сам ты говоришь, в такое верится слабо. От души надеюсь, у Мордреда народится множество сыновей, но если нет и если на трон взойдет Гвидр, ему понадобится поддержка христиан. Ныне в Думнонии заправляют христиане, верно?

– Верно, господин, – мрачно подтвердил я.

– Так что с политической точки зрения весьма разумно сочетать Гвидра браком по христианскому обряду, – докончил Артур и лукаво улыбнулся мне. – Видишь, как близка твоя дочь к тому, чтобы стать королевой? – По правде сказать, раньше мне такое и в голову не приходило; должно быть, на лице моем отразилась вся гамма чувств, потому что Артур рассмеялся. – Христианский брак – не то, чего бы мне хотелось для Гвидра с Морвенной, – признался он. – Я, например, предпочел бы, чтобы их поженил Мерлин.

– Есть о нем вести, господин? – жадно спросил я.

– Нет. Я думал, может, ты чего знаешь.

– Разные ходят слухи, – отозвался я.

Мерлина вот уж год как не видели. Он уехал с Минидд-Баддона, увозя с собою Гавейновы останки, или по крайней мере узел с обожженными, хрупкими и ломкими костями Гавейна и толикой пепла – будь то прах мертвого принца или древесная зола, – и с тех пор как сквозь землю провалился. Поговаривали, будто Мерлин ушел в Иной мир; кое-кто уверял, что он в Ирландии, а не то так в западных горах, но доподлинно никто ничего не знал. Старик сказал мне, что намерен помогать Нимуэ, но где Нимуэ, люди тоже не ведали.

Артур встал, отряхнул со штанов травинки.

– Пора за стол, – объявил он, – и предупреждаю заранее, Талиесин наверняка споет длиннющую, скучнейшую песню про Минидд-Баддон. Что еще хуже, песня до сих пор не окончена! Он то и дело добавляет стих-другой. Гвиневера уверяет, что это шедевр; наверно, и впрямь так, не мне судить, но почему я должен терпеть это занудство за каждой трапезой?

Так я впервые услышал пение Талиесина – и подпал под власть его чар. Как сказала мне потом Гвиневера, кажется, будто ему под силу совлечь на землю музыку звезд. Голос у него был на диво чистый, и звук он умел держать куда дольше всех известных мне бардов. Позже Талиесин поведал мне, что упражняется в правильном дыхании, – вот уж не думал, что тут необходимы упражнения! – а это значило, что он может затянуть затихающую ноту, ведя ее к изысканному финалу ритмичными ударами по струнам, может сделать и так, что комната отзовется эхом, и дрогнет, и заходит ходуном от его победного голоса. Клянусь, той летней ночью в Иске благодаря ему я словно наяву заново пережил битву при Минидд-Баддоне. Я слышал Талиесина еще не раз и всегда бывал потрясен до глубины души.

Однако ж Талиесин был скромен. Он сознавал свою силу, он вполне с нею сжился – и ощущал себя легко и вольготно. Покровительство Гвиневеры весьма его радовало: она была щедра, и ценила его искусство по достоинству, и позволяла ему отлучаться из дворца на целые недели. Я полюбопытствовал, куда он уезжает во время этих отлучек, и Талиесин рассказал, что любит бродить по холмам и долинам и петь для людей.

– Не просто петь, но и слушать тоже, – поведал он мне. – Мне нравятся старые песни. Порою селяне помнят только обрывки, а я пытаюсь снова сложить их воедино.

Это очень важно – слушать песни простого народа, объяснял он, тем самым учишься понимать, что людям по душе, но и свои собственные песни он им тоже пел.

– Знатных лордов потешить нетрудно, – рассуждал Талиесин, – они до развлечений куда как охочи, а вот селянину сперва бы выспаться, а потом можно и песню послушать; и если я не позволю ему заснуть, так могу быть уверен: песня моя и впрямь хороша. – А иногда бард просто пел самому себе. – Сижу под звездами и пою, – признался он мне, улыбаясь краем губ.

– А ты правда прозреваешь будущее? – спросил я у него в тот раз.

– Я вижу будущее во сне, – отвечал Талиесин, как если бы речь шла о сущем пустяке. – Но видеть будущее – все равно что вглядываться в туман, и награда затраченных усилий не стоит. Кроме того, я никогда не знаю доподлинно, господин, подсказаны ли мои видения будущего богами или моими собственными страхами. Ведь я, в конце концов, всего-навсего бард.

Мне показалось, он что-то замалчивает. Мерлин говорил, Талиесин хранит целомудрие, дабы сберечь пророческий дар: стало быть, наверняка дорожит им куда больше, нежели явствует из его слов, но нарочно его принижает, чтобы люди не приставали с расспросами. Думается мне, Талиесин провидел наше будущее задолго до того, как оно забрезжило перед кем-либо из нас, и не хотел его открывать. Все хранил в себе.