Карина Демина - Летняя практика

В гнезда тесаные.

На доски мраморные.

С мечами да с бронею. С золотыми платьями и драгоценностями. С книгами или иным скарбом, покойному дорогим. Ложились и лежали себе тихонечко, пока черное солнце их к жизни не воззвало.

Первым поднялся Вышекрут Ингварович.

Сел.

Шеей крутанул, которая и захрустела. Прошедшие столетия иссушили плоть, но сие Вышекрута не остановило. Зову последней из рода повинуясь, он сполз с доски, а следом потянулись и жены, и наложницы…

Во дворе стало людно.

— Давай! — голос этот пробился сквозь гул пламени, которое объяло мертвецов, да и сползло, бессильное причинить им вред. Оно уже прошлось по двору, тронуло и конюшни, и амбары, и птичий двор, испепелив пару дюжин оживших кур.

Прошлось по умертвию-кобелю, сорвавшемуся с цепи.

Обратило в прах четверых упыриц, в которых превратились холопки, да и погань-драугра не пожалела. Вот только древние Вытятичи оказались не по силам огню. Вышекрут поднял тяжеленный топор, коий служил ему верой и правдой при жизни, да рассек огненную струю. Поднял щербатый щит, и полыхнуло от него силой, которая разметала остальных мертвяков.

— Миша, уходи! — крикнули из распахнутых ворот. — Сейчас мы…

Ректор Акадэмии покачал головой. Уйти? Да, самое разумное было бы, да только… он вдруг ощутил безмерную усталость, такую, что хоть сам шею под топор подставляй. И не в теле — душа опустела.

Он поднял щит, принимая на него сырую мертвую силу.

Мертвец оскалился.

Зашипели жены.

Змеями скользнули наложницы, подбирая клинки… и замутило, закрутило… они выходили когда по одному, когда и стаями. Не брели слепо, не крутили головами, пытаясь уловить живое тепло. Нет, их глаза, напоенные силой последней жертвы, самой большой, на которую лишь способен человек, горели черным пламенем, гневом неизлитым.

— Купол! — Михаил крикнул, надеясь, что будет услышан, что те, кто пришел с ним помощью и поддержкой, не станут спорить.

Эту заразу нельзя было выпускать.

Мертвец раззявил пасть.

Смеется?

Он, лишенный памяти, но не разума, наполненный чужим гневом и единственным желанием — убивать, был страшен. Но Михаил от страха отмахнулся.

Ему ли бояться?

Нет.

Отбоялся… когда понял, что старший братец будет жить.

И когда осознал, что волей отцовской, Правдой и судьбой привязан к нему поводком кровной клятвы. И когда увидел, к кому привязан…

— Если бы он был другим, — сказал он это мертвой женщине, которая, к счастью, попыток подняться не делала. — Если бы он был хотя бы самую малость другим, ничего бы не случилось.

Плеть, из ветра сплетенная, ударила по щиту, и отозвался тот протяжным гулом. Кувыркнулись девки, этой плетью перерубленные… и следом, не позволяя нежити отступить, Михаил кинул заклятье, которое превратило спекшуюся землю в болото.

А болото наполнил пламенем.

Огонь очищающий… и странное полузабытое ощущение свободы.

Слетели оковы кровной клятвы. И значит, вот-вот ударит Царев колокол, возвещая народу, что царь-батюшка помер… все-таки помер.

Сдох, собака.

Михаил рассмеялся, хотя смех его был тем же безумием. Сколько лет… сколько потраченных впустую надежд, что еще немного… нет, ему не корона надобна была. О шапке этой, тяжести невыносимой, он никогда-то не мечтал. Нечестолюбивым уродился… а вот о свободе…

О том, чтобы, в терем являясь, не дрожать в ужасе, думая, что еще придумал этот ублюдок, вымещая бессильную свою ярость. И зависть. И вот ведь диво, царем был он, владетелем всех земель Росских, властителем всех людей, на оных землях живших, а завидовали Михаилу.

Мертвяки шли.

Крутанулась женщина в золотом платье, вскинула истлевшие пальцы над головой. Ощерилась. Зубы черны. Щеки поедены. Сама страшна… никак, даром ее Божиня наделила. Если так, то плохо…

Эта сила сковала пылающее болото, а заодно и тех, кто в нем застрял. Мертвецам плевать на других мертвецов. И пусть дергаются, пусть скулят, бессильные выбраться из ловушки, другие пройдут рядом.

Хорошо.

Не хватало, чтобы нежить помогала друг другу…

— Миша, отойди… ребята справятся… — На плечо легла тяжелая рука, и Михаил понял, что не выдержит этой тяжести. Он покачнулся, но упасть не позволили. — Говорили тебе, не суйся… у тебя своя работа, у нас — своя.

Некроманты входили во двор…

Пятеро.

Десятеро… выпускники… этого вот, чернявого, Михайло помнит распрекрасно. Три года как выпустился, а надо же, пришел по зову. Горе горькое, а не студиозус. Сколько он крови преподавательской попил своими-то шуточками. А теперь вот смеху нет в глазах. Улыбка осталась, только кривобокая, и седина в волосах.

Дружок его шрамами обзавелся.

А вот Янчик, светленький и кучерявенький, больше похожий на барчука молоденького, нежель на некроманта немалой силы, прежним остался.

— Не заминай. — Декан факультета ноне явился не в цивильном облачении, но в черном, изрядно поношенном костюме, коий носил по праву. — У нас свои… методы.

И мертвяк, будто поняв, что сказано, клацнул зубами.

Михайло вывели.

Передали кому-то… целители? Марьяна ушла… Марьяна… надо было остановить, а он глядел, не вмешиваясь, не вникая в то, что перед самым носом происходило. Да и то, ему ли было дело? Царская кровь… клятвы хитры… и признай братец своих ублюдков, которых полцарства, не меньше, Михайло пришлось бы и о них заботиться.

А так он лишь смотрел.

Не мешал.

И в том повинен.

Он без сил опустился на землю. Обнял себя, силясь согреться, но мелкая противная дрожь не отпускала. И солнце, черное, яркое, нисколько не грело, как и шерстяное одеяло, кем-то на плечи брошенное.

— Михаил Егорович, — ломким баском обратился к нему голенастый мальчишка. Некромант. Четвертый год… нет, уже пятый, конечно. — Вы тут посидите? Или к целителям проводить? Просто… тут работы много… и мне бы…

Он переминался с ноги на ногу, не зная, как и что сказать дальше.

А ведь работы у них и вправду много, что у этого, чье имя ускользало из памяти, что у приятеля его, худого, почти изможденного с виду, что у прочих. В городе ныне беспокойно.

— Идите, ребята. — Михайло прислонился к чему-то твердому, то ли, забору, то ли, стене. — Идите…

Не только эти мертвецы восстали.

Иные, конечно, попроще будут, разве что попадется кто, кровью с родом связанный, а потому и сильный, не в пример прочим, но с людей для страху и обыкновенных мертвяков будет. Да и не только для страху.

— А вы… — подал голос худенький.

Какой из него некромант? Соплей перешибить можно… а туда же, в герои.

— А я тут посижу… немного… Поберегите себя, ребята.

Кивнули оба.

Хорошие мальчишки. Все они хорошие, когда мальчишки, когда девчонки… пусть себе живут, пусть играют в свои игры, которые кажутся им взрослыми и важными. И если будет милостива к ним Божиня, то пройдет время, и поймут все…