Эмили Мартин - Создания Света

Но он уже расстегнул свой плащ. Он снял его с плеч и протянул мне. Его кольцо вспыхнуло под мрачным небом, стало видно два скрещенных камыша.

Я покачала головой, стараясь скрыть стук зубов, ощущая себя ужасно глупой.

— Прошу, не надо.

— Мне жарко, честно. Тот трос со шнурками не сравнить.

Я прикусила губу и вытащила руку за плащом. Он был не таким нарядным, как тот, что он дал мне вчера, темно-серый, без вышивки, плотный и водонепроницаемый. Я чуть покраснела, укутала им плечи и постаралась не вздыхать с облегчением.

— Спасибо, — сказала я, поднимая плащ, чтобы он не волочился.

— В замке найдем тебе свой плащ, — сказал он. Он кивнул вслед Арлену и Сорче. — Идем внутрь.

Мы пошли по снегу. Последние работники шли с нами к главной дороге. Они касались шапок и груди, проходя мимо Кольма, как делали с Арленом. Он кивал, приветствуя многих по имени.

Я искала безопасную тему, люди вокруг нас услышали бы.

— Зачем ты пришел сюда? Ради занятия?

— Ради полезного занятия, — сказал он. — Мона надеется удвоить флот к весне, так что собирали всех способных. И приятно строить что-то осязаемое.

— Что за песню все пели?

— У нас много таких, когда один запевает куплеты, а все присоединяются в повторениях. Они меняются от работы или погоды, поются снова и снова. Сейчас сложно найти тихое место.

— Потому что мой народ запрещал пение, — сказала я, решив, что это нужно признать.

Он склонил голову, мы догнали Арлена и Сорчу.

— Да, видимо.

— Все было проще в моей голове, — сказала я. — А теперь я вижу миллион мелочей, которые не учла.

— Все проще, пока оно не случается, — согласился он.

Мы оказались ненадолго без работников вокруг. Я понизила голос.

— Элламэй рассказала мне о петроглифах в Частоколе, — сказала я.

Он бросил на меня взгляд.

— Да?

— Вчера, — сказала я. — Она думает, стоит рассказать Моне.

— Мм, — он смотрел вперед. — Я не был уверен, стоит ли говорить Элламэй. Но иначе я не смог бы отправить письмо.

— Я его не получила.

Он выдохнул, дыхание собралось облаком.

— Мы особо и не надеялись, это не удивительно. Может, это даже к лучшему.

— Не знаю, но мы нашли другие петроглифы, — сказала я. — Мы с Селено по пути сюда. Потому мы и пошли в пещеры. Говорили, там другое Пророчество.

Он повернул голову ко мне.

— И?

— И… они были почти бесполезными, — сказала я. — Так размылись, что едва можно было увидеть что-то новое. Они не дали нам способ изменить Алькоро.

— Лишь дали понять, что была копия.

— Да, кроме этого, полагаю. Но будет сложно сделать из этого выводы. Потому мне нужно увидеть петроглифы в Частоколе, — я посмотрела на Арлена и Сорчу впереди. Мы почти их догнали. — Я просила Элламэй отвести меня туда как можно скорее.

Кольм посмотрел на мрачное небо.

— Придется ждать, если погода ухудшится.

— Это не может ждать, Кольм, — сказала я. — Мы не хотим, чтобы Алькоро послало отряды в Пароа или уничтожило при этом Сиприян.

Сорча оглянулась, держа Арлена за руку. Я притихла. Мы шли за ними, слушая обрывки их разговора. Стена Черного панциря приближалась.

— Новая классификация цикад, — сказал Кольм.

Я посмотрела на него из-за резкой смены темы.

— Ты смогла это сделать? — спросил он.

— Ты о моей работе? — спросила я.

— Да. Она закончилась только предположениями, что цикад нужно отличать от кузнечиков и сверчков. Ты смогла добиться изменений?

— О, да. Они теперь стали отдельным видом, — сказала я. — Полужесткокрылые, а не прямокрылые.

— Из-за природы их песни?

— Не совсем. Но это заставило меня задуматься об их классификации. Кузнечики и сверчки трещат крыльями для их звуков, но цикады используют тимбальные органы на брюшке для этого Другой механизм.

— Ясно, — сказал он, удовлетворенно кивая. — Умно с твоей стороны.

Я ощутила немного гордости — находка была умной, и я ее обосновала. Я подавила голоса, что были убеждены, что цикады — вид саранчи. Но они не могли перечить моим доказательствам. Я улыбнулась, вспомнив радость той победы, когда я увидела изменение таксономии и новые изучения. И все благодаря моему исследованию.

Я с трудом подавила улыбку.

— Это удовлетворило комитет, — я приподняла край его плаща, он ускользал. — А ты не писал диссертации?

— У нас другая система образования, — сказал он. — Дети получают основы у родителей, а потом ходят в школу до пятнадцати. У Моны, Арлена и меня были учителя, но у нашего народа нет научных журналов и публикаций. У нас есть только два переплетчика на двенадцати островах и несколько писарей.

— Что ты изучал бы, если бы мог?

— Историю культуры, — тут же сказал он. — Историю людей. Верования, и почему мы делаем нечто снова и снова. Как менялись убеждения и поведение, и как культура сохранялась при этом.

— Это поразительно, Кольм, — сказала я, не шутя. — Ты много работал. Какие источники ты используешь? Я могу некоторые знать.

— Мм, вряд ли, — сказал он. — Я нашел мало книг по теме. Остальное — мои заметки после трех лет путешествий, — его голос не переменился, не напоминал, что из-за меня он был не дома. — Я слушал музыкантов и торговцев в Виндере и Пароа, обменивался историями с Мэй, сравнивал баллады и колыбельные в разных местах… и все это вдохновило меня. У нас годами было много историков и философов, но история сохранилась в словах — в песнях, историях. Я добавил нашу литературу, но немного, — он кивнул страже у ворот, мы миновали стену Черного панциря. — Я всегда думал, что попаду как-нибудь в Самну и увижу университет.

Я вздохнула.

— Я тоже всегда туда хотела. Мы с Селено хотели. Мы думали, что на это много времени.

Но его отец умер. Его мать отравила себя. Его короновали. Мы поженились.

Озеро Люмен.

— Я слышал, вода там такая чистая, что видно дно моря, — мы приближались к ступеням дворца. — И там игуаны, что отдыхают на деревьях как птицы.

Я улыбнулась.

— Я слышала, они растут до пяти футов в длину и могут нырять как выдры.

— Нырять… в воду?

— В воду.

Он дернул головой.

— Они не могут!

Я вскинула руку.

— Я такое читала.

— Это ящерицы!

— Как и аллигатор, — я издала смешок. — И многие змеи плавают.

Он покачал головой, улыбаясь.

— Народ озера воспевал всех зверей, что могут плавать, даже когда мы еще не умели плавать сами. Я никогда не слышал о плавающих игуанах.

— У вас их и нет! — я смеялась.

— Как и аллигаторов! — он открыл тяжелую дверь после Арлена и Сорчи и придержал для меня. — Уверен, если бы игуана могла плавать, это было бы в «Балладе о ныряющем зверинце», которую хор поет шесть часов, или в моей копии.

Я замерла перед ним на пороге, уперев руки в бока.

— Я поспорю. Надеюсь, у тебя есть копия книги.