Томас Тимайер - Город заклинателей дождя

Служитель испуганно отшатнулся – ни один человек на его памяти не говорил так громко и грозно.

На лицах членов ученого совета отразилась паника. Председательствующий старец стал цвета свечного воска. Он подался назад, его колени подкосились, и профессор мешком плюхнулся в кресло.

– Вы еще пожалеете об этом, – продолжал греметь ученый, бросая уничтожающие взгляды на перепуганных профессоров. – И запомните: в этот день начинается новая эра. Эра, в которой вам, робкие и убогие мозги, нет места!

Он развернулся, прихватил свои тезисы и покинул подиум.

Оскар растерялся. Зал неожиданно превратился в сущий ад. Публика вскакивала с мест, жестикулировала, металась в проходах. Крики, проклятия и хохот наполняли воздух. Ничего подобного это почтенное научное учреждение не знало со времен своего основания. Сбежались служители и принялись теснить публику по направлению к выходу. Толпа подхватила Оскара и увлекла за собой. Он едва успел схватить за руки Элизу и Шарлотту, иначе наверняка потерял бы обеих в толчее. Наконец людской поток выплеснул всех троих на широкие мраморные ступени перед главным входом в музей, и только тогда они смогли вздохнуть свободно.

Прошло несколько минут, прежде чем им удалось отыскать Гумбольдта. Он стоял возле площадки для экипажей, беседуя с тучным мужчиной с живыми темными глазами и усами, как у императора Вильгельма. Оба были всецело увлечены разговором.

Когда Элиза, Шарлотта и Оскар приблизились к ним, мужчина воскликнул, приподняв цилиндр:

– Вот и ваши спутники, господин Гумбольдт. Мое почтение!

Отвесив короткий поклон, он продолжал:

– А теперь прошу меня простить – важные дела. Однако не будем терять связь. В ближайшие дни я сделаю вам серьезное предложение.

Исследователь кивнул. Они обменялись рукопожатиями, мужчина сел в свою коляску и умчался. Гумбольдт уже собирался подозвать своего кучера, когда к ним бросился один из репортеров:

– Прошу прощения, господин фон Гумбольдт! Я – Фриц Фердинанд из «Берлинер Моргенпост». Могу ли я попросить вас позировать для фото? Я готовлю репортаж о сегодняшнем событии в музее.

– С удовольствием. – Гумбольдт улыбнулся и облокотился о карету, приняв картинную позу. Репортер установил камеру, поднял палочку с магниевой смесью и крикнул: «Пожалуйста, не двигайтесь!» Блеснула яркая вспышка. Репортер закрыл объектив крышкой.

– А теперь еще раз вместе с вашими спутниками!

Элиза, Шарлотта и Оскар столпились вокруг ученого и уставились в объектив. Еще раз сверкнул магний, затем репортер собрал камеру.

– Благодарю вас, – произнес он, пожимая Гумбольдту руку. – Через несколько дней я лично доставлю вам свежий номер и экземпляры фото, если не возражаете.

– Но только в том случае, если все будет написано так, как и было на самом деле, – заметил Гумбольдт.

– Вы не будете разочарованы, – рассмеялся репортер. – Но, боюсь, господам из университета не слишком понравится.

Наконец все четверо уселись в карету, и Гумбольдт велел кучеру отправляться.

Но не проехали они и двух кварталов, как Шарлотта взорвалась:

– Почему ты позволяешь так обращаться с собой, дядя? – закричала она, кусая побелевшие от гнева губы. – Эти надутые индюки выставили нас перед всем миром лжецами! Дорого бы я дала, чтобы видеть их в суде по обвинению в клевете!

– Ты напрасно кипятишься, – проговорил ученый, невозмутимо разворачивая газету. – Это именно то, на что я рассчитывал. Ты ведь знаешь: хорошо смеется тот, кто смеется последним.

– Не нахожу здесь ничего смешного! – Шарлотта все еще не могла успокоиться. – Интересно, зачем тебе все это понадобилось?

Гумбольдт улыбнулся.

– Смотри на это как на маленький урок. Я хотел показать вам, что ждет всякого, кто слишком долго дышит книжной пылью в библиотеках, вместо того чтобы выйти на улицу и столкнуться с реальной жизнью. Такие люди часто не в состоянии отличить золотой самородок от латунной пуговицы.

– Теперь нас ославят на всю Германию как мошенников и проходимцев, – фыркнула Шарлотта.

– Ошибаешься, – возразил Гумбольдт. – Давай дождемся свежих выпусков газет. Я уверен, что репортеры преподнесут это событие совсем иначе, чем рассчитывают господа из ученого совета.

– А если нет?

– Тогда мы приложим некоторые усилия, чтобы их переубедить.

– А что случилось с вашим голосом под самый конец? – спросил Оскар. – Он звучал, словно с горы Синай!

– Тебе понравился мой маленький трюк?

– Эти раскаты до сих пор отдаются у меня в ушах.

Гумбольдт распахнул плащ и расстегнул верхнюю пуговицу своего сюртука. На его груди Оскар увидел маленький серый ящичек, от которого множество разных проводов тянулись к вещице размером с запонку, прикрепленной к углу воротника.

– Что это?

– Лингафон, – посмеиваясь, ответил Гумбольдт. – Но не совсем. Я его немного переделал и оборудовал усилителем голоса. Мне ужасно не терпелось испытать его в большом зале с хорошей акустикой.

Ученый заговорщически подмигнул Оскару.

– Вы оба ведете себя как малые дети, – снова вспыхнула Шарлотта. – К тому же ты, дядя, далеко не все объяснил. У меня вообще сложилось впечатление, что ты со своим докладом буквально добивался, чтобы нам не поверили. Зачем тебе это?

– Ты совершенно права, – ухмыльнулся Гумбольдт, продолжая возиться со своим аппаратом.

– Но ведь это же… это просто несерьезно!

Ее лицо разгорелось от возмущения.

– Скандал был заранее запланирован. Он, можно сказать, неотъемлемая часть моего доклада, – проговорил Гумбольдт. – Я слишком давно знаком с этими господами и хорошо знаю, как себя с ними вести. Они, если угодно, почти что члены моей семьи.

– Но зачем?..

– Во-первых, чтобы вы оба поняли, что официальная наука всегда находится во власти тех, кому принадлежит власть. Такие вещи особенно остро чувствуются во всяких там академиях и высших научных советах. Речь там идет вовсе не об истине и познании, хотя многие об этом даже не подозревают, а о власти. Кто пользуется властью, тот и решает, что истинно, а что нет. Со времен Галилея мало что изменилось, и я не удивлюсь, если вдруг снова будет признано, что Земля имеет форму диска… Научные теории имеют способность окостеневать. Тем более, что их изо всех сил поддерживают те, кто их же и создал. И если кому-нибудь приходит в голову нечто новое, он должен не только сформулировать свеженькую теорию, но и быть готовым к жестокой борьбе со сторонниками старого. Наука – это ведь не только добыча новых знаний, но, к тому же, еще и политика, вернее, одна из ее форм.

Он улыбнулся и пожал плечами.

– А во-вторых? – спросила Шарлотта.

Гумбольдт мягко накрыл своей ладонью руку Элизы.