Яцек Пекара - Я, инквизитор. Башни до неба.

– Вы что, вы что! – Заверещал он с земли. – Яйца Мефистофеля, что он делает!?

– Заткни хлебало, Нейман, – бросил я резко, поскольку этот человек уже начал выводить меня из равновесия. А всё из-за этой адской жары...

Внутри склада я слышал удары, грохот и множество ругательств, очевидно, разрушение деревянной стены шло у парней из стражи не так гладко, как должно было. Но, наконец, они вышли на улицу. Толстяк прижимал к груди окровавленную руку, а седоусый твердил почти непрерывную литанию ругательств и потирал пальцами широкие царапины на лице.

– Ну, парень, полдюйма вправо, и ты остался бы без глаза. – Я с улыбкой покачал головой. – Ты счастливчик.

– Лучше... лучше вам зайти, мастер, – пропыхтел толстяк. – Сами... сами посмотрите...

В его глазах и лице я увидел нечто такое, что сразу заставило меня подумать, что вся затея со слежкой за Нейманом не прошла впустую. И, возможно, день окажется не настолько плохим, как я поначалу думал...

Когда я вышел из склада, я с трудом сдерживал триумфальную улыбку.

– Именем достойной госпожи маркграфини фон Зауэр я налагаю на вас арест, – провозгласил я Нейману строгим тоном. – Отведите его в подземелье, – приказал я стражникам. – Только чтоб волос не упал с его головы. Жизнью за это ответите, ясно?

Усатый мрачно кивнул. Видимо, мои предостережения ему очень не понравились, ибо я был уверен, что они с удовольствием попотчевали бы Неймана каблуками в каком-нибудь переулке или замучили ещё до официального допроса. Но мне на допросе был нужен здоровый и ясно мыслящий человек, а не его остатки, вырванные из-под сапог стражников. Другой вопрос, насколько здоровым и ясно мыслящим он будет после проведённого мною расследования, но это зависело уже только от него самого и его навыков распознавания и выбора правильного пути. И конечно, всё это время я буду рядом с ним, чтобы усердно поощрять его к выбору этого правильного пути.

– Но почему? Что я такого сделал? – Закричал художник, и его лицо исказилось от страха. От этого страха он даже забыл разминать себе отбитые мышцы голени.

– Что ты здесь делал? Что искал в этом помещении?

– Ну, знаете...

– Я скажу тебе, что ты искал, ублюдок! – Я схватил Неймана за плечо и втащил в затхлое помещение. – Ты пришёл насладиться собственным триумфом, так? Снова посмотреть на сувениры, которые оставил себе от тех бедных девушек. А может, вдохнуть запах крови, которой пропитались твои фартуки?

Он отшатнулся к стене и озирался вокруг бессознательным взглядом.

– Какие сувениры? Какие фартуки? Я ничего не знаю!

– Тогда что ты здесь делаешь? – Прошипел я, приближая лицо к его лицу.

– Знаете, одна дама хотела со мной...

Я отвернулся.

– Уведите эту мразь, – приказал я стражникам, которые с любопытством заглядывали в открытую дверь.

Мастер Альберт сидел на диване, заваленном, подушками и подушечками. Ба, сидел... Слабо сказано! Он там восседал, словно султан на гравюрах, которые я видел в однажды в занимательной книжице, носящей название «Триста ночей султана Алифа». Слава Богу, он, по крайней мере, в отличие от правителя из этой истории, был достаточно одет, чтобы одежда прикрывала ему срамные места. Впрочем, в случае Кнотте все места были срамными...

Если где-то в глубине души я надеялся на то, что вечно кислое, толстое лицо Кнотте озарится улыбкой, а сам мастер Альберт сердечно пожмёт мою руку, я был в корне неправ. Если я осмеливался льстить себя надеждой, что Кнотте ударит себя в грудь, прося меня о прощении всех несправедливостей, которые я встречал с его стороны, я был также неправ. Инквизитор выслушал мой отчёт не моргнув глазом. В тот момент, когда я дошёл до эпохального момента находки гигантского топора, мастер Альберт театрально вздохнул.

– Быстрее, Морди, быстрее, а то ты меня до смерти занудишь, парень.

Честно признаюсь, эта неожиданная реакция удивила меня так сильно, что историю я закончил торопливо, бессвязно и без актёрских пауз.

– Ну и что? Ты приказал арестовать этого ублюдка?

– Конечно, мастер. Я пришёл спросить, не захотите ли вы провести допрос?

– А ты что думал, тебе это доверю? – Злобно захохотал он. – Чтобы этот Нейбаум умер у тебя на столе?

– Нейман, – невольно поправил я его.

– Один чёрт. Подготовь всё к завтрашнему полудню, и начнём работу.

– Так точно, мастер. Должен ли я уведомить маркграфиню?

Он сорвался с дивана, вновь удивляя меня своей резвостью, и больно схватил меня за ухо. Дёрнул, и я с трудом сдержал стон.

– Послушай, Морди, – зашипел он. – Ты себе маркграфиней голову не забивай. Держи рот на замке, что и когда мы будем делать.

Я понял, что Кнотте хочет пригласить маркграфиню в тот момент, когда подсудимый будет уже обработан, и когда мы сможем предъявить его дающим ясные, логичные показания, а не путающимся в объяснениях, врущим, корчащимся и теряющим сознание от боли.

– Как прикажете, мастер Альберт, – ответил я.

– Именно это я приказываю. – Он повернулся ко мне спиной, и я видел, что он не собирается больше тратить на меня ни минуты своего времени.

Все подземелья в мире, или, по крайней мере, все подземелья, которые я имел возможность посетить, имеют несколько общих особенностей. А именно: в них холодно, сыро, темно и воняет. Я никогда не привыкну к подобным условиям. К судорожно колеблющемуся свету свечей, которые больше раздражают зрение, чем освещают интерьер, к каплям, стекающим по грязным стенам, к мокрым неровным полам. Мы, допросчики, обычно сидим на кое-как сбитых лавках или стульях, перед нами расшатанные столы, а на их столешницах стоят немилосердно коптящие свечи. Свет дёргается, дым выедает глаза, везде чувствуется запах крови, гноя и рвоты... Разве так должны выглядеть достойные условия работы? Разве столь серьёзная вещь, как допрос обвиняемого не может производиться хотя бы с минимальной заботой о комфорте? Простой стол, яркий свет, сухие стены и пол, разве это так много? Ну, может, ещё какие-нибудь благовония, чтобы не раздражать зловонием наших ноздрей. Я уверен, что и допрашиваемому было бы лучше в таких условиях.

Всё это пришло мне на ум, ибо подземелья, расположенные под городской ратушей, не отклонялись от этого достойного сожаления правила. А палач? Разве палач не может быть аккуратно одетым, вымытым и побритым человеком? Или каждый палач должен был выглядеть как тот, что стоял передо мной: здоровяк с кудлатой бородой и всклокоченными волосами, одетый в заляпанный кожаный фартук? Я вздохнул, но ответил на его поклон вежливым кивком головы.

– Я слышал, что буду вам нужен, мастер инквизитор? – Прохрипел он.

Ну, «нужен», возможно, не было правильным словом. Если бы возникла такая необходимость, пытки мог бы провести мастер Кнотте, да и меня учили кое-чему. Но мы, инквизиторы, избегали лично пытать людей, если только существовала возможность препоручить это кому-то другому, профессионально подготовленному к этому делу. Мы предпочитали выступать в качестве друзей обвиняемых и доверителей их самых тайных секретов, а сочетание дружелюбных слов с прижиганием гениталий или раздиранием тела клещами не всегда представляет собой достойную пару.