Яцек Пекара - Я, инквизитор. Башни до неба.

Старый Хольц ошибся или оговорился. В любом случае, он плохо запомнил имя художника, потому как звали его не Нейбаум, а Нейман.

Однако я напал на его след без труда, поскольку достаточно было найти какого-нибудь художника, а уже тот без ошибки указал мне, где проживает Нейман. Пользуясь случаем, он успел предупредить меня, что это за бездарь этот Нейман, рассказал о нарушенных им контрактах, высмеял его способ подбора цветов и поиздевался над Неймановыми навыками сохранения пропорций человеческого тела. Ха, как видно, такова уж привычка художников, столь наглядным и непосредственным способом представлять коллег по цеху. Рекомый художник успел предложить мне свои услуги портретиста, а когда я не выразил интереса, он добавил, что у него в мастерской как раз ждут две прекрасные натурщицы, которые за действительно не стоящее упоминания денежное вознаграждение согласятся скрасить мне сегодняшний день. В конце концов, я с облегчением попрощался с ним перед домом, в котором жил Нейман, обещая, что непременно пойду с ним сегодня вечером выпить.

– Когда рак на горе свиснет, – буркнул я про себя и вошёл в тёмные сени, в которых отчётливо воняло мочой.

Нейман снимал квартиру на чердаке, так что я поднялся по крутой лестнице, оказался перед дверью его жилища и постучал. Один раз, второй, третий, и, поскольку мне никто не соизволил открыть, нажал на ручку двери. Я выругался, потому что почти прилип к ней пальцами, а когда взглянул на них, мог только надеяться, что то, что их испачкало, не было чем-то худшим, чем коричневая краска.

Я никогда до сих пор не посещал мастерскую живописца и, не знаю почему, представлял себе, что это будет просторная, солнечная комната со стенами и мебелью из светлого дерева. В центре будут стоять мольберты, на них растянуты белоснежные холсты, перед которыми я увижу мужчину в чёрном, изучающим взглядом разглядывающего кисть, зажатую между большим и средним пальцем. К сожалению, в лаборатории Неймана ничто не совпадало с моими представлениями. Это была комната, правда, просторная, но тёмная, замусоренная и вонючая. А воняло в ней прокисшим вином и гниющими фруктами. По крайней мере, если говорить об источнике последнего запаха, я сразу увидел, в чём дело. Так вот, на столе стояла большая глиняная ваза, полная винограда, яблок и груш.

Все фрукты были уже сморщенными и побуревшими, над ними склонялся сломленный, умирающий подсолнечник. Над вазой роились целые полчища крохотных мушек. Я чихнул, когда одна из них залетела мне в нос.

Через миг после этого громкого чиха в углу шевельнулось что-то, что я поначалу принял за клубок одежды, и что оказалось худым мужчиной, укутанным в серый плащ. Он застонал, сначала поднялся на колени, ощупывая ладонями пол, после чего с пыхтением и усилием встал на ноги. Шатаясь, направился в сторону окна и распахнул ставни, которые приоткрылась с жутким скрежетом. Затем он повернулся в мою сторону, уставившись на меня бессознательным взглядом. Каждое движение, казалось, давалось ему настолько трудно, будто мужчина плыл в густом киселе. Но когда он впустил в студию немного дневного света, я смог, наконец, осмотреться.

Я увидел среди прочего мольберт с натянутым холстом, на котором красовалась сочная жёлтенькая груша, большие виноградины и красненькое яблоко, на черешке которого игриво торчал зелёный листик. Я обратил взгляд на стол и стоящую на нём вазу, сравнивая изображение с реальностью. Что ж, теперь виноград напоминал набухший гнилью изюм, почерневшая груша проваливалась внутрь себя, а яблоко выглядело так, будто кто-то сжал его руками, измазанными дерьмом. Всё это свидетельствовало, что господин художник прекратил рисовать добрых несколько дней назад. Как я мог догадаться по вездесущему запаху разлитого вина, у него нашлись дела поважнее. На диване в другом углу комнаты я увидел свернувшуюся калачиком голую женщину. Она выставила в нашу сторону дряблые ягодицы и рыхлые как тесто белые бёдра. Видимо, она спала, так как я услышал, что из её рта раздаётся что-то среднее между храпом и бульканьем. Эх, художники...

– Если бы вы нарисовали эти фрукты так, как они выглядят сейчас, это определённо смотрелось бы интереснее, – заметил я тоном дружеской беседы. – И одновременно служило бы аллегорическим представлением неизбежности судьбы каждого живого организма.

Он заморгал глазами, будто не был уверен, был ли я существом из плоти и крови или спьяну ему мерещился. Я подозревал, что он предпочёл бы второй вариант.

Я услышал шорох под стеной и быстро повернул голову, только для того, чтобы увидеть принюхивающуюся крысу. Удивительно, что она не убежала, услышав наши голоса, или когда студию наполнил солнечный свет. Надо признать, что крысы становились всё более и более наглыми. Кстати, напоминая этим людей.

Спокойно, медленно, я вытащил из-за пазухи нож, взвесил его в руке и метнул.

– Ха! – Вскричал я, потому что мне удалось попасть крысе прямо в жирное пузо. Лезвие пригвоздило животное к полу.

Художник подскочил, как будто кончик ножа вонзился в его собственное тело, и пискнул совершенно не по-мужски. Я подошёл к тушке, вытащил нож и поднял дохлую крысу за тонкий хвост.

– Вы посмотрите, как она сюда подходит. – Я улыбнулся, бросая тушку в вазу с тухлыми фруктами. – Нарисуйте это, скажу я вам... Мёртвая натура, как ни посмотри.

– Уберите эту дрянь! – Завопил Нейман, наполовину разъярённый, наполовину перепуганный. – Уберите!

Он замахал руками, затем попятился назад, видимо, желая оказаться как можно дальше как от мёртвой крысы, так и от меня. Я пожал плечами, однако послушно схватил трупик за хвост и выбросил на улицу через открытое окно.

– Или нарисуйте её. – Я повернулся и показал пальцем на храпящую женщину. – И назовите картину, например... «Отдых портовой шлюхи».

– Вы что, с ума сошли?! – Его голос с дисканта изменился на почти басовитое ворчание. – Что вы мне тут за ерунду рассказываете? Кто бы захотел на картине увидеть шлюху? А кроме того, это никакая не шлюха, а моя невеста, – добавил он надменным и обиженным тоном. Потом уставился на меня, прищурив глаза, видимо, у него было плохое зрение. – И вообще, во имя святой задницы Вельзевула, кто вы такой и что здесь делаете?

– Мордимер Маддердин, инквизитор, – представился я, не до конца в соответствии с фактическим состоянием, ибо пред Богом и истиной официально не получил ещё инквизиторского звания. Но ведь никто не будет вникать в подобные нюансы. Впрочем, духом, сердцем и разумом я уже чувствовал себя служителем Святого Официума, хотя ещё и не были подписаны последние документы.

– Инквизитор, – повторил он уже без злости и плюхнулся на сиденье. – Вы знаете, с этим Вельзевулом, это просто такое выражение...