Елена Кутузова - Пленница Белого замка

Там, чинно расположившись за столами, ждали старейшины некоторых родов. Едва я вошла, они отложили ложки, утерли рты и замолчали. Говорить теперь имел право только Корос да я, отвечая на его вопросы. Гости же должны подтвердить, что все сделано как подобает.

По знаку конунга ему подали доску, накрытую куском алой парчи. На ней стояли два женских башмака, расшитые шелком и бисером. Еще прежде меня просветили, что каждый стежок на обуви, каждый камешек, каждый завиток рисунка исполнен тайного смысла. И узор не простой — оберег рода. Потому и относиться к этим башмакам надо соответственно. Я одену их всего дважды: на второй день свадьбы, когда стану женой, и в них же меня обрядят, прежде чем положить в гроб.

Но Корос передал мне обувь в полном молчании. Я с поклоном приняла подарок, и, не разгибаясь, стояла, пока конунг заворачивал башмаки в ткань и завязывал узел. Делал это торжественно, особым образом, словно судьбы связывал, мою, и Магни. А дощечка, на которой подарок стоял, оказалось той, что для подачи хлеба используют. Резная, и узор — родовой.

Так и прошло все в тишине. Корос ни слова не сказал, только обнял перед тем, как усадить слева от себя. Это место хозяйки дома, Сиды, но сегодня оно считалось моим по праву.

Как только Корос наполнил мой рог медом, зазвучали тосты. Каждый из старейшин поднимался со своего места и обращался ко мне с поучительной речью. В основном — желали много детей, и описывали круг обязанностей морской жены. Как я и предполагала, заключались они в защите мужниной спины от вражеского клинка, и в рождении сыновей — крепких, здоровых младенцев. Дочери не приветствовались — мужская кровь даже для богов крепче и хмельнее.

Но, несмотря на то, что мне приходилось после каждого тоста полностью осушать рог, старейшины напились быстрее. Обряд перешел в обычную пьянку, и я тихонько выскользнула за дверь, прижимая к груди подарок — не приведи боги, что с обувью случиться. Оскорбление рода мне не простят.

Платье, которое принесли утром, я не постеснялась бы надеть и на прием в Замке. Бездонный черный цвет словно изморозь покрыла — тонкие, сверкающие стежки напоминали иней. Драконы, оплетенные травами. Из таких же серебряных трав — венец, удерживающий косы. Невесомая вуаль накрыла волосы и лицо легким туманом. Мягкие башмачки почти не чувствуются на ногах, хотя серебряная нить жесткая и тяжелая.

Перед тем, как вывести меня на улицу, плечи укутали теплым плащом. Тоже черным, с песцовой отделкой. И — тонкой серебряной вышивкой. Наряд, достойный Севера, где ночи длятся большую часть зимы, а снег мерцает в свете стеснительного солнца.

Хотя светило еще не вошло в силу, ветер пах весной. Сугробы осели, покрылись блестящей ледяной коркой. Тут и там ровное белое полотно прорвали плеши проталин. Они еще не заросли травой, земля в них напиталась талой водой и стояла, затянутая нежным ледком.

Магни ждал за воротами. Его рыжий с белой гривой жеребец тоже чувствовал весну и гарцевал, прося воли. Но сильная рука натягивала повод, заставляя смириться.

Мне предстояло ехать в санях. Их убрали заморскими коврами и застелили шкурой белого медведя — подарком жениха. Не один Корос охотился на свирепых хищников, которых приносили огромные ледяные глыбы.

Лошадка, запряженная в сани, испуганно зафыркала, попыталась вырваться, убежать. Ей не позволили, успокоили, но по толпе пронесся шепоток. А уж когда в небе появилась пара воронов и огласила округу громким карканьем, многие в открытую пожалели Магни — недобрый знак.

Но дружки, неженатые парни, наряженные едва ли не ярче жениха, пришпорили лошадей и с гиканьем помчались вперед, обогнав шествие. Вторя им, гости тоже расшумелись. Я видела, как провожавшие меня дварфы зажали уши руками и поспешили убраться обратно во двор. А нечего подглядывать!

Пока процессия добралась до холма, на котором ждала Ланглива и Корос, дружки проделали этот путь трижды. Лица людей посветлели — своей торопливостью и удалью парни отвели от молодых беду, которую сулили птицы. Шуметь, правда, не перестали.

Сани подъехали к подножию убранного цветными тканями и пестрыми лентами холма.

Магни взошел наверх первым, а меня на вершине встретил Корос. Поцеловал в обе щеки, и отступил в сторону.

А перед нами встала Ланглива. Вид у неё был недовольный, но отказаться поженить нас она не посмела. Как пояснили дварфы еще раньше, в этом случае Корос мог и без неё обойтись. Он — конунг, а значит, может сам представить меня богам и стихиям как жену своего сына.

Воздев руки к небу, шаманка запела. Тихо, протяжно. А потом, вскрикнув, вдруг закружилась на месте, притопывая ногами. Так, беснуясь в пляске, бегом спустилась с холма, и обошла его по солнцу. Песня временами переходила в вой, который подхватили собаки в усадьбе, а иногда Ланглива начинала выкрикивать одно только слово, и его подхватывали все гости.

Нам с Магни надлежало хранить молчание. Вуаль позволяла видеть происходящее, и мне удалось осмотреться.

Прямо перед нами плясал в круге из гладких камней костер. Не один танцевал — с ветром. Море пока сбросило ледяные оковы, но уже слышно, как оно дышит под крепким панцирем. Водная стихия еще спит, но морщины живых волн готовы сменить белую недвижную равнину. Вон, как неспокойна вода в большой полынье! Плещет на лед, сердится на то, что не может освободиться.

А Ланглива, протанцевав вокруг холма, вернулась к нам. Несмотря на прохладный день, на ней легкая одежда и пот струится по лицу. Голос охрип от криков, но шаманка держится.

Даже не переведя дух, представила Магни и меня воде, огню, воздуху и земле как мужа и жену. Попросила быть благосклонными к нам. И — протянула Коросу каменный нож.

Он оказался очень острым. Конунг легко надрезал мне и Магни запястья, проколов вены. Ланглива держала чашу, пока наша кровь, смешиваясь, не накапала небольшой лужицей на серебряное дно. Разбавила красным, тягучим вином, поднесла к губам сначала Магни, потом — мне. Оставшееся разделила между костром, проталиной, прорубью, и несколько капель выплеснула в воздух.

Запястья нам перебинтовали одной полотняной лентой. Рука тихо ныла, а я думала, как объясню отсутствие пореза завтра утром. Он уже начал зудеть под повязкой. У Магни, наверное, болит. Но жених даже не поморщился, словно это царапина. Хотя я видела — Корос надрезал его руку куда глубже, чем мою. Ну, что поделаешь, если северяне так в приметы верят! Дварфы еще вчера мне всю церемонию расписали. Считается, что у кого глубже порез, тот и станет главенствовать в семье. Нет, в том, что мужчина — глава, никто и не спорил. Но в настоящей-то жизни всякое случается. Жена тоже может быть с характером. Вот и осторожничали северяне, принося в жертву богам собственную боль.