Марина Дяченко - Шрам

На другой день Эгерт перебрался-таки через ручей. Он полз на четвереньках, мертвой хваткой цепляясь за бревна; только достигнув, наконец, твердой земли, бывший гуард – мокрый, дрожащий, с бешено колотящимся сердцем – решился открыть глаза.

От землянки за ним наблюдал старик, но у Эгерта уже не было сил, чтобы стыдиться. То был немой свидетель – такой же, как сосны, как небо, как ручей…

Колоть дрова Соллю так и не пришлось. Чурбан с воткнутым в него топором мгновенно напомнил о плахе, казни, смерти; широкое лезвие несло в себе боль, рассеченные мышцы, сухожилия, разрубленные кости, потоки крови. Ясно, будто воочию, Эгерт увидел, как, соскальзывая с чурбана, топор врезается в ногу, в колено, дробит, увечит, убивает…

Эгерт не смог взять в руки столь ужасное орудие. Впрочем, старик и не настаивал.

Так проходили дни за днями; сидя у воды, глядя на воду и на стрекоз, Эгерт снова и снова вспоминал все, что случилось с лейтенантом Соллем, превратив его из блестящего храбреца в жалкого трусливого бродягу.

Он и рад был бы не вспоминать. Он горячо завидовал отшельнику – тот мог, похоже, часами ни о чем не думать, и тогда на рябое, поросшее редкой бороденкой лицо его ложилась печать неземной беспечности и неземного же покоя. Эгерту такое счастье было недоступно, и стыд, раскаленный как сковорода, порой заставлял его биться головой о землю.

Отшельник отходил прочь всякий раз, когда видел в глазах Эгерта тоску приближающегося приступа – приступа стыда и отчаяния. Он отходил прочь и наблюдал за Соллем издали – внимательно и с непонятным выражением на рябом лице.

Солля мучили не только воспоминания – ему ведь сроду не приходилось спать на соломе, питаться сушеными грибами и обходиться без сменного белья. Эгерт исхудал и осунулся, глаза ввалились, красивые светлые волосы слиплись и спутались – не выдержав, он срезал однажды длинные пряди отшельниковым ножом. От непривычной пищи живот его ныл и жаловался; губы растрескались, лицо обветрилось, рубашку приходилось стирать в холодном ручье и тут же мыться – отшельник удивлялся, не понимая, зачем Соллю вообще нужны эти трудоемкие и неприятные процедуры.

Первые две недели были самыми трудными. С наступлением темноты, когда лес превращался в логово шорохов и теней, Эгерт, как маленький мальчик, забивался в землянку и с головой укутывался отшельниковой рогожей. Раз или два из чащи доносился длинный протяжный вой – тогда, заткнув уши ладонями, Солль мелко дрожал до самого рассвета.

Впрочем, выпадали тихие и ясные вечера, которые Эгерт отваживался коротать вместе с молчаливым отшельником у тусклого костерка на пороге землянки; в один из таких вечеров он поднял голову – и среди россыпи звезд увидел вдруг знакомое сочетание.

Он обрадовался – и почти сразу же понял, что созвездие это повторяет рисунок родинок на шее некой женщины, женщины, которую Эгерт знал совсем недолго – но не забудет уже никогда, и тем хуже, потому что любое воспоминание, связанное с ее именем, мучит, как память о несчастье…

Потом стало легче. Однажды Эгерт отправился за хворостом и у самого мостика вспомнил, что забыл веревку. Он вернулся к землянке – и, удивительное дело, сложный и мучительный процесс переправы прошел на этот раз легче обычного; во всяком случае, Эгерту показалось, что легче. В другой раз он уже специально вернулся от моста – и, будто получив дополнительный заряд храбрости, пробрался на тот берег хоть и скрючившись, но почти не помогая себе руками.

С этого момента жизнь его стала проще, хотя и бесконечно усложнилась. Множество мелких, четко определенных и внешне бессмысленных действий защищали его от любой грозящей опасности: он уже не решался перейти шаткий мостик, не вернувшись перед этим к землянке, не коснувшись ладонью ствола усыхающего дерева на этом берегу и не сосчитав мысленно до двенадцати. Каждый вечер он бросал в ручей одну за другой три щепки – это должно было предохранить от ночных кошмаров. Понемногу преодолевая себя, он даже решился взяться за топор – и довольно удачно разбил несколько поленьев на глазах удивленного и обрадованного отшельника.

Однажды, когда Эгерт, по обыкновению, сидел над водой и в сотый раз спрашивал себя о причине случившейся с ним беды, отшельник, до того не досаждавший Соллю своим обществом, подошел и положил ему руку на плечо.

Эгерт вздрогнул; отшельник ощутил, как напряглись его мышцы под изношенной рубашкой – и в глазах старика Соллю померещилось сочувствие.

Эгерт нахмурился:

– Что?

Старик осторожно сел рядом и провел грязным пальцем по своей щеке – от виска до подбородка.

Солля передернуло; он невольно поднял руку к лицу и коснулся косого шрама на щеке.

Старик закивал, довольный, что его поняли; продолжая трясти головой, еще и еще тер свою кожу ногтем, пока на рябом лице его между редкими седыми шерстинками не проступила красная полоса – такая же, как Эгертов шрам.

– Ну и что? – спросил Солль глухо.

Отшельник посмотрел на Солля, потом на небо; нахмурился, потряс кулаком перед собственным носом, отшатнулся, закрыл глаза, снова чиркнул ногтем по щеке:

– М-м-м…

Солль молчал, не понимая; отшельник печально улыбнулся, виновато пожал плечами и вернулся к своей землянке.

Время от времени отшельник отправлялся куда-то на целый день и возвращался с корзинкой, полной снеди – простой и грубой, как показалось бы лейтенанту Соллю, и очень вкусной с точки зрения бродяги-Эгерта. По всей вероятности, старик наведывался куда-то, где жили люди, и люди эти были благосклонны к старому отшельнику.

В один прекрасный день Эгерт настолько собрался с духом, что попросил старика взять его с собой.

Шли долго. Отшельник вышагивал впереди, по невесть каким приметам выискивая едва заметную тропку, а Солль плотно прижимал мизинец левой руки к большому пальцу правой – ему казалось, что эта уловка спасет его от страха отстать и заблудиться.

В лесу царила осень – не очень ранняя, но и не успевшая еще постареть и озлиться. Солль осторожно ступал по желтым лоскуткам опавших листьев – ему казалось, что, потревоженные, на каждый его шаг они отзываются усталым вздохом. Деревья, окруженные безветрием, тяжело опускали к земле полуголые, расслабленные ветви; каждая складка на грубой коре напоминала Эгерту застарелый шрам. Прижимая мизинец левой руки к большому пальцу правой, он шел вслед за немым поводырем – и ничуть не обрадовался, когда лес наконец закончился и прямо на опушке его обнаружился хуторок.

Где-то за заборами раскатился многоголосый собачий лай; Эгерт встал, как вкопанный. Отшельник обернулся и замычал, подбадривая. От ближайших ворот уже неслись, подпрыгивая, двое мальчишек-подростков – при виде их Эгерт непроизвольно схватил отшельника за плечо.