Марина Дяченко - Шрам

Работа близилась к концу – длинный список испещрен был крестиками, а столик-тележка страдальчески прогибался под непосильным грузом отобранных с полок фолиантов. Тория привычно поставила ногу на стремянку – но подниматься не стала, а вместо этого вдруг закрыла глаза и ткнулась лицом в теплое, отполированное ладонями дерево.

Снова весна. Снова распахнуто окно на площадь, и терпкий, так любимый ею запах старинных книг смешивается с запахом разогретой солнцем пыли, травы и навоза. Скоро прогреется река и на острове зацветет земляника… Странно и удивительно, но ей так хочется поваляться в траве. Полежать, ощущая щекой примятые стебли и бездумно глядя, как пчела заползает в бархатное нутро цветка. Последить глазами за муравьем, пролагающим путь по стволу…

А Динара нет. Его нет на земле уже год. Над Динаром бродят в траве муравьи… Здесь громоздятся фолианты, за окном светит солнце, а у реки перекликаются лодочники – но Динара нет нигде, потому что та глубокая, черная дыра в земле, которую она помнит сквозь пелену ужаса и неверия, яма, в которую чужие люди опустили деревянный ящик – это разве Динар?! Нет, никогда она не пойдет на его могилу, там нет его, тот человек, которого закопали – не он…

Тория прерывисто вздохнула и открыла глаза. Цветные солнечные пятна передвинулись ближе к стене; в уголке одного из них сидел, залитый светом и от этого пестрый и пятнистый, как паяц, белый кот – хранитель библиотеки от крыс и мышей. Два круглых желтых глаза глядели на Торию с укоризной.

Она через силу улыбнулась. Проверила, устойчиво ли стоит стремянка, подобрала подол темной юбки и уверенно, как уже тысячи раз, двинулась по ступенькам вверх.

Тупой несильной болью отозвалось левое колено – неделю назад Тория оступилась на лестнице и упала, сбив ногу и разорвав чулок. Чулок потом заштопала старушка-горничная, что приходила убирать во флигеле дважды в неделю; оставшись с Торией наедине, добрая женщина обычно принималась вздыхать и разводить руками: как же, деточка, такая красавица – и уж больше года в одном только платье… Хоть на пару шелковых чулок деньги-то можно сыскать… Да шляпку, да башмачки… Красота без обновки – что камушек без оправы…

Тория усмехнулась и облизала губы. На нижней губе выдавался твердый рубец – тогда, год назад, она прокусила кожу до крови…

Гул голосов за стеной стих – верно, господин ректор поднялся на кафедру. Сегодня он поведает господам студентам о замечательных явлениях, происходящих, по мнению ученых, на краю мира, у самой Двери мирозданья.

Тория снова усмехнулась про себя. Никому не дано знать, что на самом деле происходит у Двери. Отец говорит: «Кто был на пороге – не расскажет нам»…

Вот и последняя полка; над головой Тории тяжело колыхались полотнища запыленной паутины. Паукам позволено жить под самым потолком – отец шутит, что после смерти он станет пауком и будет хранить библиотеку…

Тория бестрепетно глянула вниз – она нисколько не боялась высоты и не чувствовала ни волнения, ни восторга. Потянулась рукой к ряду позолоченных корешков – но, передумав, отвернулась от полки.

Здесь, под потолком, помещалось круглое окошко, позволяющее заглянуть из библиотеки в Актовый зал. Когда-то Тория забиралась сюда, чтобы среди множества склоненных голов найти одну, темную, взъерошенную, трогательно серьезную… Это была игра – Динар должен был почувствовать ее взгляд и поднять глаза.

Тория поймала себя на том, что мысль о Динаре не вызывает больше приступа острой, мучительной тоски. Она вспоминала его с грустью – но уже без той боли, которой так долго полны были дни, и ночи, и снова дни…

Отец говорил, что так будет. Она не верила, не могла поверить – но отец снова оказался прав. Как всегда…

Вспомнив об отце, она опять обернулась к книгам.

Вот он, массивный том в простом черном переплете. Корешок кажется теплым; тускло отсвечивают тисненые серебром буквы: «О прорицаниях».

У Тории мурашки забегали по коже – эта книга существует в одном только экземпляре. Много веков назад великий маг посвятил ей целую жизнь; теперь она, Тория, возьмет книгу в руки и отнесет отцу – тот напишет новую главу своего труда, а спустя много веков кто-то вот так же, с трепетом, возьмет с полки отцову книгу и узнает, чему посвящена была жизнь декана Луаяна…

Осторожно спустившись, Тория поставила последний крестик в своем списке; история прорицаний водворена была на столик-тележку.

Итак, на сегодня работа закончена; в окно ворвался свежий ветер, потревожив книжную пыль и заставив трижды чихнуть кота-хранителя. Тория рассеянно приняла упавшую на лоб прядь и выглянула на площадь.

Ее ослепил горячий солнечный свет и оглушил многоголосый гомон; площадь вертелась, как разукрашенная лентами карусель. Что-то выкрикивали увешанные лотками торговцы; покачивались пестрые зонтики прогуливающихся дам, расхаживал патруль – офицер в красном с белыми полосками мундире нарочито сурово хмурил выстриженные по традиции брови, но то и дело, не удержавшись, оглядывался на какую-нибудь особенно хорошенькую цветочницу. Уличные мальчишки шныряли под ногами гуляющих, торгующих, спешащих по своим делам – а над толпой величественно, как парусники, проплывали пышные, несомые лакеями паланкины.

Здание суда, приземистое и некрасивое, казалось в солнечных лучах старой добродушной жабой, выбравшейся на свет и греющей на припеке морщинистые бока; Тория привычно скользнула взглядом по круглой тумбе перед железными дверями суда. На дверях были вычеканены два грозных слова: «Бойся правосудия!», а на тумбе помещалась небольшая виселица с тряпичной куклой в петле.

Рядом со зданием суда высилась башня с зарешеченными окнами; у входа в нее дремали стражники, а чуть поодаль чинно беседовали трое в серых плащах с капюшонами – служители священного привидения Лаш; небо висело над площадью, подобно огромному голубому парусу.

Тория блаженно вздохнула – солнце лежало у нее на лице, как теплые ладони. Кот вскочил на подоконник и уселся рядом, Тория уронила руку ему на загривок – и вдруг ощутила ни с чем не сравнимое чувство своей породненности и с этой площадью, и с этим городом, с книгами, с котом, с университетом… И тогда она счастливо улыбнулась – едва ли не впервые за прошедший черный год.

А толпа галдела, толпа вертелась, как пестрое варево в котле, и взгляд Тории беспечно скользил по шляпам и зонтикам, мундирам, букетам, лоткам с пирогами, по чумазым и напомаженным лицам, кружевам, заплатам, шпорам – когда в этой возбужденной круговерти вниманием ее завладел один чрезвычайно странный человек.

Тория прищурилась; человек то и дело скрывался от нее в толчее, но это не помешало ей уже издали подметить некую несообразность в его поведении. Он, казалось, не по людной площади шел – а пробирался по кочкам в зыбучей трясине.